Синяя лихорадка

Офицер посмотрел брезгливо, понял, что наших тут больше нет. А нас, видимо, за дезертиров принял. Махнул рукой на выход, сказал рослому фельдфебелю: «Эршиссен» – расстрелять, значит. И тут я понял, что всё, война для меня закончилась. Как и для нашего лейтенанта и старшины. Оружия нет, немцев десятка два, не меньше, у всех карабины, или даже автоматы. А я, не поверишь, об одном думаю: так и не успел всех этих яств на столе отведать! И так мне обидно стало, слов нет!

А тут, смотрю, эта рожа фашистская, боров-офицер, стол накрытый увидал, и в улыбке расплылся. Идёт к этому самому столу и радостно гогочет, своим на него показывает. Те тоже заулыбались, затарахтели по-своему. И я вдруг представил себе, как нас сейчас выведут за хату, расстреляют по-быстрому, и бегом назад, к столу. И будут жрать проклятые фашисты вот это всё, от них сбережённое, и с любовью для нас приготовленное! И такое вдруг во мне поднялось, что и не рассказать!

А фрицы чуть замешкались, никому отвлекаться неохота на расстрел русских швайнов, все поближе к столу придвигаются. Фельдфебель-то порядок быстро навёл, определил троих: ты, ты и ты шагом марш! Да пока он определял и командовал, пока все отвлеклись, и на еду смотрели, образовалась у меня та самая секунда, которая иногда в бою всё решает. Да и злость кипела нешуточная!

Они нас даже не связали, думали, что сейчас кончат по-быстрому, и всё. И сапоги не сняли, не успели. А я как раз три дня назад их подбил новенькими каблуками, с подковками. В общем, двинул этим сапогом ближайшего ганса в колено, а кулаком в харю. Автомат у него вырвал, и очередью, по фрицам. А сам не своим голосом ору всё, что знаю по-немецки: «Хальт! Хенде хох! Аллес цурюк, шнеллер!», а дальше по-русски, густым таким армейским матом!

Ну, и мои командиры не растерялись! Старшина, хоть и хозяйственник, лихо на самого фельдфебеля запрыгнул, и давай его душить. Тот автомат вскинул, да повернулся неловко от неожиданности, и в своих как пошёл палить! Ну, тут и началось: немчура в двери ломится, во двор, спасаться: своё же начальство по ним стреляет! Те, что снаружи остались, ничего не разберут, бегают, вопят, не понимают, что творится.

А уцелевшие выбежали из хаты, за ними мы со старшиной с автоматами, и давай их добивать. В общем, дым, грохот, но чувствуем, немцев много, сейчас они сообразят, что к чему, и нас покрошат, как капусту в борщ. И тут из хаты вылетает наш лейтенант, как был – без ремня и фуражки, но тоже с автоматом, и морда у него самая зверская.

Дал он очередь, да как заорёт, что было мочи: «Вперёд, в атаку! За Родину! За Сталина!!! Ур-ра-а!!!» – и прямо на фрицев. Мы – за ним, и тоже «Ура!» во всю глотку. Ну и сломались наши немцы. Те, что во дворе были, не понимали ничего, решили, что нас тут много: знали, сволочи, что такое русское «Ура!»

Так и побежали, бросая оружие, поднимая в страхе руки. И попадали прямо к бабонькам местным, которые не побоялись, поддержали нашу атаку: кто с кольями, кто с палками, а кто и так. А уж они фрицев на землю положили, да на совесть упаковали их же ремнями. И жирного борова-офицера привели связанного. Так и разбили мы всех. Как потом узнали, это какие-то разгильдяи фашистские отстали, соблазнились деревушку пограбить, еды добыть, чтоб драпать слаще было. Ну и пограбили на свою голову…

Нас бабы окружили, целуют, обнимают, хохочут. Девки на шее виснут, в хату к столу тащат. А я отбиваюсь и глазами всё рыскаю – о, вот он, домик деревянный, на задах. Еле отбился, и бегом туда. Пока воевал, да орал нечеловеческим голосом, ничего не чувствовал, а как всё кончилось, подпёрли желудок макароны-то!

Вышел я вскоре, руки сполоснул, и бегом к столу, ибо чувствую, что после лихого боя да облегчения жрать хочу, как никогда не хотел! Так, наверное, сам всё и смёл со стола. Старшина остался немцев пленных караулить, лейтенант рядом со мной сидит, и только глазами хлопает, а я не могу остановиться, и ем, ем, ем…

Так меня за столом наш полковник и застал. Ему по рации сообщили, про немцев этих, да и стрельбу они услыхали, как подъезжали. Он в хату ввалился со всею свитой; наш лейтенант докладывает, бабы галдят, а я, веришь, не могу остановиться, понимаю, что надо встать, старшего по званию поприветствовать, а не могу.

Полковник наш был мужик правильный, только засмеялся, да велел другого шофёра найти, чтоб назад машину вести. Меня в кузов загрузили, и я заснул, как убитый. Вот так, Толька и воевали мы. И я часто думаю, что конечно, лейтенант наш со своим «За Сталина!!! Ура!» ход этой битвы переломил напрочь, можно сказать. Но ведь, по правде говоря, нечего б ему было переламывать, кабы я не заварил всю эту кашу со своими макаронами!

Май 2017