Сингулярность 2.0. Биотех

А вот после второго витка… был потрясен. До трясучки в кишках. Они выстроили, мать их, пирамиду! Конусом! Стояли на плечах друг друга! И ловили его громадным сачком, пущенным из катапульты перед ним – по его траектории, но с меньшей скоростью. Успел даже разглядеть материал: тот самый, из которого одежду шили. А управлял сачком верхний на конусе – не заметил только, как именно.

Но они промахнулись.

И вот тогда Егора пробило. Еле слезы сдержал. А потому что появилась надежда. Знал: в следующий раз – не промахнутся. Учтут сдвиг, физики же. Осталось всего ничего: надо дожить, не умереть. Беречь кислород! Не шевелиться!

И да, после третьего витка его поймали. В тот самый сачок.

И пирамида посыпалась, раскручиваясь. Он не видел, как именно она сыпалась, ему потом рассказали: вытягиваясь в линейную цепь. Каждый был связан с соседом, образуя спираль по поверхности конуса. И цепь эта долго потом тянулась за сачком, словно хвост кометы… и таки приземлила его. Пригебила, родная.

Он очнулся, потому что дышал… дышал, о матерь божья… они разделили с ним свой дыхательный аппарат!

Над ним нависало чье-то лицо… Тая!

«Тая и Таня… перебор!» – подумал он и снова отключился.

Иван Кротов. Золотой человек внутри

1

Ветер дул со стороны пустыни. Горячий, сухой. При очередном порыве, вместо соленых брызг, меня окатило песком – не стоило так близко подходить к берегу. Гремлины, сидевшие наверху, зашевелились, потом успокоились. Лохматые разбойники хорошо приспособлены к жизни в пустыне, где и проводят большую часть времени. Но, оказываясь на берегу, подолгу смотрят на море, словно завороженные. Здесь, на границе двух неоглядных стихий, они ведут себя тихо, не то что в старых городах, где гоняют на своих чудовищных машинах.

С каждым годом уровень моря опускается все ниже, и вот уже они смотрят на мой корабль сверху вниз. Пока еще молча и, как будто, без особого интереса. Но стоит «Бесстрашному» сесть на мель, и во время отлива меня ждет незавидная участь. Как бы дети пустынь не боялись воды, они охотно собирают дары моря. Ну, или то, что считают дарами. Выше на скале расположился дух воды, видимый только мне. Понаблюдав за гремлинами, он притянул небольшую тучку и окропил незваных гостей водой. Маленькие создания заверещали и бросились врассыпную. Я усмехнулся и показал духу большой палец.

Близится зима, но погода стоит теплая, почти жаркая. С каждым годом климат становится все теплее. В небе носятся летунцы, похожие на треугольники. По традиции их называют древним словом «чайки». Ближе к поверхности неторопливо порхают большие морские бабочки. Водяные пауки, похожие на диковинные цветы, кружат по воде в бесконечном танце. Щемящее чувство прекрасного и недолговечного не покидает меня сегодня: сколько еще осталось последнему морю – сто лет? Пятьдесят? Двадцать? Эфемерные обитатели не задаются подобными вопросами. Одна из бабочек сорвалась с места и, подхваченная ветром, залетела на корабль, предвещая появление необычного гостя. Или чего-то важного. Я не суеверен, но тысячи поколений моих предков во всем видели знаки судьбы – это свойство неистребимо.

Разве можно не любить море – эти запахи и звуки, яркие краски? Легкое, а иногда и не очень легкое, покачивание. Успокаивающий шум волн. Я – морвейн. Один из немногих представителей морского народа. Последний капитан, еще плавающий в пределах оставшегося от былого великолепия водоема. Мой кораблик, выполненный в виде старинного судна, не спеша плывет, осторожно раздвигая морские цветы. Дальше от берега, на глубине, вода станет чище, и ничто не будет мешать движению – ни цветущие заросли, ни воспоминания. «Бесстрашный» красив: изящные обводы, белые борта, украшенные сложным орнаментом. Высокие крылья парусов вертикально поднимаются с палубы. Он похож и не похож на старинное судно.

Я путешествую один, если не считать редких пассажиров и призрачной команды: всю работу на корабле выполняют кайри. Веселые и моложавые матросы скрашивают одиночество в пути. В отличие от духов стихий их создали похожими на людей – говорят, что их моделировали по образу одной забытой древней расы. Худощавые юноши и девушки проворно лазают на мачты, драят палубу и выполняют всю черновую работу. Впрочем, судно так сконструировано, что много работать не приходится. Несколько месяцев я плаваю по морю, а потом столько же времени провожу на Острове, с женой и друзьями.

Пассажиров немного: последние годы морвейны, стали ужасными домоседами или, что скорее, потеряли всякую мотивацию к перемене мест. Почему мои соплеменники больше не хотят плавать дальше прибрежных вод? Можно услышать разные ответы, но, думаю, все дело в страхе увидеть, сколь мало осталось от прежней жизни. Я еще помню, как в юности ходил через пролив Эха в Узкое море, заполнявшее каньон Птиц. Но пролив уже полвека, как пересох, а некогда красивое Узкое море превратилось в соленую лужу, по которой невозможно плавать.