Сингулярность 1.0. Космос

Шёл третий месяц пребывания в пузыре. Астронавты – вроде бы и рукастые, особенно механик с бортинженером, – но не могли починить ни единого прибора, тем более создать что-то новое. Психовали поначалу. Потом привыкли.

Стремление творить неуклонно гасло. Стали больше отдыхать, меньше нервничать. Спали всё дольше…

Тогда и пригласил Кузьма Петрович команду на «серьёзный разговор». Предупредил, что начнёт с «лекции», и чтобы слушатели настроились к восприятию «сложного, но чрезвычайно актуального материала».

Экипаж прибыл в рубку точно в срок и лениво распластался по углам.

Специально для «новеньких» Кузьма Петрович попросил Лину повторить про энтропию, начать с «трёх начал» и закончить «демоном Максвелла». Слушали её с интересом – это же Лина, единственный представитель женского полу! к тому же ещё и врачиха! – её всегда слушали с интересом.

– Подытожу, – длинно вздохнул профессор. – Энтропия во Вселенной возрастает – так уж устроена наша Вселенная. Рост энтропии – это рост хаоса. Усреднение, деградация, разрушение, умирание. Стрела времени – это стрела энтропии.

На квантовом уровне то же самое – энтропия возрастает. Но! Уже в начале двадцать первого века учёные научились создавать такие хитрые условия, что в энергетически изолированной системе энтропия сначала росла, запутывалась… термин «запутывание» в квантовом понимании – знаком? Молодцы. Система начинала коррелировать с резервуаром… И тут проделывалось некое квантовое действо – вступал в дело демон Максвелла. И система начинала раскручиваться обратно, вспять во времени, возвращаясь в исходное состояние – на данном этапе энтропия уже убывала.

Почему бы и на макроуровне не допустить наличие таких областей, в которых энтропия убывает? Стрела времени здесь как бы поворачивает вспять – процессы движутся в сторону усложнения и порядка.

Так вот. Наш пузырь – и есть такая область, где энтропия убывает.

И поддерживает пузырь в этом состоянии – кто?

– Демон Максвелла? – хрипнула Лина.

– Именно. И где он у нас прячется?

– Тёмная материя, подпространство, параллельная Вселенная?

– Во-от, годные версии.

Народ молчал, переваривая.

– А теперь посмотрим друг на друга! – продолжил Кузьма Петрович. – Лыбиться не обязательно. Что скажете про внешний вид?

– Помолодели… выздоровели… красавцы-мутанты… – раздался нестройный хор голосов.

– Мы что, скоро в детей превратимся, раз стрела времени повернулась? – спросил Тимур.

– Ответ на ваш вопрос – вот. – Профессор указал на Лину.

Она сконфузилась от всеобщего внимания, спряталась за отца.

– Мы движемся по стреле обратного времени лишь в начале процесса: раны затягиваются, конечности отрастают, оболочка корабля восстанавливается. Достигнув оптимума, процесс сворачивает с наезженного пути, потому что банально молодеть – слишком просто, а то и вовсе неоптимально, как в случае с Линой. Выбирается путь к большей сложности и порядку. Покажи руки, Олег.

Руки Олега напоминали человеческие лишь в первом приближении: гнулись, словно резиновые, локоть как таковой отсутствовал.

– Хочешь локоть, – сказал ему дед, – упражнения специальные делай. А то до пола дотянет… гибкой лозой.

– А моя рука… до пола… может? – Лина дурашливо потянулась к полу.

– Наиболее быстро и заметно растут сломанные, больные части. Устоявшиеся же и здоровые элементы тоже подвержены изменениям, но гораздо более медленным. – Дед отвечал обстоятельно, серьёзно, будто не заметил шутки. – Можешь эксперимент на себе провести: левую руку разрабатывай – на перекладине виси, тянись ею, а правую – береги. Потом сравним.

– Вот уж нет, спасибочки. Это я пошутила!

– А я – не шучу. В связи с этим вопрос. Что нам делать, чтобы сохраниться? А не превратиться в нечто… застывшее и ветвистое?

– Валить отсюда, чем быстрее, тем лучше! – буркнула смущённая Лина.

– Валить – идея отличная, – усмехнулся Тимур. – Осталось придумать, как воплотить. Пульт управления в хлам, бортовые компьютеры сдохли, плазма испарилась. Техника – не чинится, непонятно чего происходит.

– Раньше как-то ракеты летали… безо всяких компьютеров и плазменных двигателей! – проворчал Кузьма Петрович.

– Так это когда было – в двадцатом веке.

– А мы что – дурнее предков?

– А конкретнее можно?