Синее око

Это всё было давно. Широков вспомнил и хотел подольше пожить прежним, но не смог удержать воспоминание, потому что два дня назад он проиграл в Хенлее. Он трясет головой, чтобы отогнать прочь Хенлей...

Он первым ушел со старта. Он, как во всех своих гонках, скоро увидел спины противников, но к середине дистанции спины приблизились. Он прибавил темп, но противники навалились еще ближе. Они шли уже вровень с ним, и он не мог понять, почему так случилось, И теперь он не мог этого понять. Ушел вперед англичанин... Потом югослав... За двести метров до финиша Широков обернулся. Он знал, что этого делать нельзя, но обернулся, потому что весла не уносили его вперед, а последним, даже вторым, он не бывал еще ни разу в жизни. Растерялся. Бросил грести до финиша... Сказал после гонки тренеру: «Вертлюг заело».

———

Гребцу на Невке и в самом деле холодно. Ветер срывает воду с лопастей весел и кидает брызги в лицо парню. Парень стискивает зубы. Зыбь колотит в бока его лодки, заплескивает через фальшборт. Лодка идет под Елагин мост. Там темно и гулко. В парке пусто. Двое спешат через мост. Парочка. Он прикрыл ее полой своего плаща. Остановились посередине моста: на самолет поглядеть. Проводили скользнувший под облаками ТУ-104. Поцеловались. Глянули вниз. Там лодка показалась из-под моста. Проводили лодку, еще поцеловались.

Гребец в одиночке-скифе тоже глядит на самолет.

По пляжу идет к воде розовоплечий и сивогрудый пенсионер в плавках. Он зашел в воду по щиколотку. Остановился. Сунул ладони под мышки. Глядит на самолет.

...В самолете вдоль кресел проходит стюардесса. Она говорит Широкову:

— Вы забыли пристегнуть себя ремнем.

— А мне это не поможет.

— Ничего другого вам предложить не могу. Будьте добры, пристегнитесь.

Стюардесса строга. Кокетство ее исполнено достоинства.

Внизу на Невке парень выгребает против волны. Он хмурится и твердит угрожающие слова:

— Ничего. Он меня еще узнает. Я у него выиграю! Пускай! Пускай. Ничего.

Парню очень ветрено на воде.

Парень подчаливает к бону гребного клуба. Вылез на плот, попрыгал: ноги зашлись.

Боцман спускается к нему. Старый, чуть хромой человек, тельняшка под пиджаком.

— И охота в такую непогодину, — говорит боцман, — на воде болтаться? Лучше бы головой поработал или еще где... Эй, на фо́фане! — кричит старик ребятишкам в лодке. — А ну-ка вертайтесь обратно!

Ребятишки кинули весла, но ответили не вдруг:

— А вам нас всё равно не достать! Сколько хотим — столько катаемся.

Старика будто успокоил такой ответ. Он уже больше не глядит на ребятишек.

— Ты, Паша, керосином лодку протри, — говорит он гребцу-одиночнику.

Паша выдернул из воды одиночку, несет ее на плече к эллингу, ставит на ко́злы.

— Широков-то как опозорился, на всю Европу. — Боцман сокрушенно и презрительно качает головой. — На Европу-то, правда, мне начхать. Вот только на репутации нашего клуба может плохо отразиться. Он ведь вон такой был, как те барсучьи дети на фо́фане, когда к нам в «Метеор» пришел. Я помню, как он гресть начинал учиться. Он бы в лодке и ночевать оставался, до того в нем жадность большая к академической гребле. А теперь вот ведь что вышло...

— Ничего, Василий Ильич, — как-нибудь уж поддержим репутацию. И без Широкова проживем…

———

Гоночная четверка подходит к бону. На руле — девушка маленького роста. Ее рост заметен, потому что она стоит на заднем сиденье, туго натянула постромки руля. На ней мужской плащ по щиколотку, у рта, на резиновой тесьме, дюралевый рупор.

— Третий номер, табань! — командует рулевой. — Второй, два гребка вперед!

Третий номер, Володя Рубин, мрачноватого вида парень с челкой, табанит. Второй, Севочка Лакшин, кудрявый юноша, гребет дальше. На первом номере сидит Олег Холодов, веснушчатый малый. Загребным — Герман Пушкарь, основательный человек с угловатыми надбровьями, с литыми скулами и блестящими зубами.

Лодка точно скользит бортом вдоль плота. Первым соскакивает рулевой. Командует:

— Ба́ковые, выходи! Загребные!..

Парни подхватывают лодку, она взлетает над их плечами, лоснится ее гладкое днище.

Паша Францев охаживает свою одиночку. Ветошь макает в баночку с керосином.

Гребцы уносят четверку в эллинг, девушка в плаще не по росту подходит к Паше:

— Ты сегодня что, вокруг Петроградской ходил?

— Да нет, вокруг стадиона Кирова.

— Ой, и мы тоже вокруг стадиона. Почему же мы тебя не видели?

— Я шел на второй космической скорости. Где уж вам за мной.

— Паша, ты придешь? У меня день рождения двадцать третьего, мы у нас в общежитии будем справлять.

— С меня мало проку на именинах. Я ведь — бригада коммунистического труда. Мы все от водки зареклись во главе с бригадиром товарищем Пушкарем. У нас всё коллективное. В том числе и любовь. Вся бригада в одной лодке. Вся лодка влюблена в своего рулевого. — Паша говорит медлительно, с улыбочкой, а сам всё водит тряпкой по глянцевым бокам своей лодки.

Девушка держит в руках руль, смотрит на Пашу и просит его:

— Ты приходи, а то мы с ребятами всё вместе да вместе на воде, а ты на своей одиночке, тебя и не увидишь никогда...