Синее море, белый пароход

Солнце, как перезрелое яблоко, свалилось в море. В стеклах нашего дома полыхнули алые блики. Я отбросил селедочный хвост на грядку с табаком — и остолбенел… Табак весь выпрямился, цвел. Нежный пушок покрывал листья. Лишь по краям они кое-где пожухли.

— Гера, — позвал меня Юрик, — ты чего увидел? Гнездышко?

— Иди, иди, — крикнул я ему, — ничего тут нет!

Он недоверчиво шмыгнул носом и побежал за Ивао и Сумико. Задребезжали стекла двери.

Я оглянулся и выломил жидкий, но прочный прут. Ободрал его на ходу и продрался к рыбинскому ланку. И здесь табак стоял, как лес. Я взмахнул белым, словно клинок, прутом: жи-и-ик… Крайний стебель упал подкошенный… Ребята одобрили бы. В чем, в чем, а в этом они поддержали б меня. Жи-и-ик… Срубленный табак одуряюще пах… Жи-и-ик… На руки летели клочки листьев. Прут сверкал на фоне багряного заката. Жи-и-и-ик… Я вытер лицо ладонью, и кожу зажгло, как от крапивы. Защипало глаза. Надо было сбегать к колонке, умыться. Но я не мог покинуть поле боя.

Я посек весь рыбинский табак и спустился к своему дому. Выпрыгнул из кустов на грядку табака и начал быстро рубить, чтобы случаем не спугнула бабушка. Жи-и-ик, жи-и-и-ик, жи-и-и-ик… Глаза уже плохо различали, но ступнями ног я ощущал ковер из табачных листьев.

Закончив дело, я сходил к колонке, разделся и выпустил на себя ледяной серебристый пучок воды. Я извивался, как змей, но не отступал, пока не смыл с себя всю табачную горечь.

Я возвратился домой обессиленный. Бабушка говорила что-то, но я не понимал. Я очень устал за этот день. Что-то съел, добрался до постели и рухнул в коричневую бездну.

Я долго падал и сильно ударился. До того сильно, что раскрыл глаза. Надо мной нависала ушастая голова Рыбина с выпученными глазами. Снизу тоже хорошо было видно, что челюсть его шире лба. Рыбин тряс меня за грудки. Из правой руки его свисал пучок табачных листьев.

— Ты?.. — спросил Рыбин и хлестнул меня по лицу этим пучком.

Я хоть спросонья, но ловко поднырнул под руку Рыбина и побежал вниз. Лестница шаталась — за мной по пятам прыгал Рыбин. Внизу я поскользнулся на листке табака и упал. Рыбин поймал меня за майку одной рукой и начал опять трясти, приговаривая:

— Чуял — беда… Ушел с поминков… Так и есть… Весь табак порешил, шантрапа несчастный!

И тут я вспомнил, где встречал Рыбина. На базаре в Хабаровске! Это он торговал цветными японскими мелками. У него было много коробок. Но за каждую он просил столько, что я отпрянул от него тогда. А он еще зубы оскалил: «Что, колется?»

— Это ты спекулянт несчастный! — закричал я и попытался вывернуться.

Но Рыбин так тряхнул меня, что чуть не сломались мои шейные косточки. И при этом я задыхался от водочного перегара, смешанного с запахом винегрета. Спасти меня было некому. В этот миг я подумал о Борьке, Скулопендре и Лесике. Они бы хоть отомстили за меня…

Рядом зашуршала дверь. Я дернулся из последних сил, чтобы Сумико не видела. Но Рыбин удержал меня.

— Ивао! — раздался из-за двери глуховатый окрик Кимуры. — Не вмешивайся в дела русских! Вернись назад! Приказываю тебе — вернись!

Но дверь откатилась, лязгнув. А потом вдруг Рыбин ойкнул и выпустил меня.

Я отскочил, но тут же от удивления повернулся: на левой руке Рыбина висел Ивао!

Он впился в руку отцовского дружка своими крепкими зубами. Рыбин тоненько взвыл и затряс левой рукой. Правой он замахнулся, но я перехватил ее на лету и тоже впился зубами.

Рыбин, наверное, охрип бы, если бы не подоспел отец. Грохнула сзади дверь, и раздался скрипучий окрик:

— Отставить!

— Это ты плохо придумал — трогать детей! — сказала вслед за отцом мама.

— Они сами впились в меня, как волченята, — ответил плаксиво Рыбин.

Мы с Ивао отцепились и стали по обе стороны от него в позе борцов. Одним глазом я косил на отца — не снимет ли он свой ремень. Но отец действовал, на удивленье, в ладу с мамой.

Рыбин протянул им табачный листик.

— Табак… весь дочиста порешил… Убить его мало, сынка вашего! — завопил он.

Мама вырвала у него этот листок, швырнула под ноги и показала рукой на дверь. Лицо ее стало синеватым, как чистый кварц.

— Вон! — сказала мама таким голосом, словно в горле ее был стальной шарик.

— Он и ваш табак порешил, — пробормотал Рыбин и кинулся к отцу: — Вася, друг, да что же это получается?..

У дверей всхлипнула Дина:

— Зачем ехали от папани-мамани? Чего не хватало? Дом — полная чаша… Нет, отделиться хотелось. Вот и отделился…

— К чертовой матери Сахалин этот! — выкрикнул Рыбин, тряся укушенной рукой. — Хватит. Ни одного заступника нет. Все против. Пошли в порт, Дина… С первым пароходом — назад! На-за-а-ад!

— Ну и катись, — ответил отец и ступил на лестницу. Мама следом застучала черными туфлями на низких каблуках.

— Табак этот душу мне переел, — заявила она в спину отца. — Уйду рыбу солить на рыбозавод… Семен звал, да не соглашалась тогда, дура…

— Давно бы… — ответил отец.

Я подмигнул Ивао и пошел вслед за родителями.

Сверху глядела на нас бабушка. Она сжимала в правой руке увесистую кочергу. Из-за бабушки выглядывал Юрик. Он прижимал к себе банку с рыбкой.