Синее море, белый пароход

Мы садились ночью перед окном и глядели на луну, которая напоминала очищенную картофелину. Бабушкино лицо с бугристыми скулами окаменевало, седые волосы отсвечивали, как фольга. Она напоминала колдунью. Меня мороз пощипывал по лопаткам, когда бабушка начинала заговор: «На море-окияне, на острове Буяне, на песках сыпучих дуб стоит дремучий, в дубе том дупло, в дупле — темно. Изыди, болезнь, из Геры-отрока на остров Буян, в дуб дремучий, в дупло вонючее». И я повторял за бабушкой заговор по семь раз. И к концу он выпевался во мне. Я видел явственно свою болезнь — паучка с крыльями, который летит от меня в столбе лунного света.

И вот теперь зубы не мучают меня. Я могу спокойно удрать из дому, чтобы отомстить за деда.

— Без тебя замучилась с детишками, — сказала мама и подула на обожженный палец. — Накорми их, обуй, одень, в школу отправь… Герка плохо учится. Учителя говорят: способный, да не тем занят. Войною бредит, оружьем, штабами. Раз снаряд взорвали какой-то, чуть всех на клочья не разнесло!.. А Юрика чем только не лечила! И медвежий жир давала, и мама заговаривала, и собачку ел, и к знаменитой травнице водила… Врачи говорят: питанье улучшить надо и к морю повезти на годик-другой. Да где ж его взять, море-то?..

У отца появилась на переносье треугольная складочка.

— Все будет. — Он прижал Юрика к своим медалям. — Море — тоже. — Подмигнул мне цыганским глазом: — А тебе никакого «мерседеса» не надо. Далеко ли на нем укатишь?

— Перво-наперво корова… — Мама обернулась и взмахнула ножом: блин чадил на сковороде. — Молоко свое будет — быстро Юрку на ноги поставим.

— А что бы ты сказала насчет переезда? — спросил отец.

— Куда это? — насторожилась мама.

— Южный Сахалин-то освобождается, — ответил отец.

— Корову заводить надо, — сказала мама и шлепнула черный блин в стопку. — В крайнем случае коз.

— А моря ты не желаешь? — спросил отец, прищурившись.

Мама замерла, прижав к груди руку с ножом. Ее глаза устремились мимо нас, вдаль, а уголки губ дрогнули. Она будто увидела это далекое море. Но тут же почуяла гарь и бросилась к сковородке.

— Не до большого теперь уж, — ответила она. — И то море не наше…

— Теперь наше, — сказал отец и стал подбрасывать Юрика на коленях.

— Войну человек прошел, а ума, как у Герки, — пробурчала мама.

— Картошка там не родит, поди, на этом Сахалине, — сказала бабушка. — Без картошки как жить-то?

— А мы хотим к морю. Так, ребятишки? — спросил отец.

Я кивнул головой.

— И я! — заверещал Юрик, дрыгая белыми ногами.

2

Время шло, а корову мы не купили. Даже козы не появилось у нас во дворе. Отец не находил в Хабаровске работы по душе. Рыбаком на Амуре он больше не мог работать из-за ранения. С утра до вечера отец искал работу и вечером приходил выпивши.

— Разведчика хотят кастеляном сделать, — выговаривал он и глядел исподлобья.

— Дурака валяешь, — отвечала мама и скрещивала свои тонкие руки на груди. — Разбаловались на фронте. Раньше глядеть на спиртное не мог, а теперь дня не бываешь трезвым.

— Двадцать четыре «языка» взял, — говорил отец, — и — кастеляном, ха-ха-ха!..

— Все бы с дружками пил да балясы точил.

Мама нервничала и уходила в спальню.

А я был рад, что отец не соглашается кастеляном. Мы с ребятами давно изменили план… Теперь я ехал с отцом на Южный Сахалин, к японцам. Я обязан был написать оттуда ребятам письмо с подробным объяснением, как попасть на Южный Сахалин. Получив письмо, они должны были добраться до меня зайцами. И тогда уж мы отомстим японцам и за деда, и за Лесикова отца, и вообще за все.

Однако отец медлил с отъездом на Сахалин всю зиму. Я уже свободно переговаривался по-японски с учительницей, которая вела наш кружок японского языка, а отец всё тянул. Тогда я начал поторапливать его, но мама два раза огрела меня за это ремнем.

И все-таки мы с отцом победили.

Однажды в конце марта, когда мы с Юриком вылезли греться на завалинку, он вернулся раньше обычного. Полы его длинной распахнутой шинели колыхались, как серое знамя. Мы соскочили с завалинки и пошагали в дом по обе стороны отца.

Мамы не было дома, и я спросил его:

— Когда мы поедем на Сахалин?

— Через неделю, — ответил он. — Завербовался я, подъемные получил на всю семью. Продадим дом и поедем.

— Я тебе продам! — закричала мама, появившаяся на пороге. — Я тут по крошке собирала… И одеяло без тебя справила, и стулья венские выменяла на табак, и крышу новой толью покрыла!.. А ты хочешь всё по ветру пустить?

Отец набычился, раздвинул нас в стороны и закричал так, что жила на шее задергалась:

— Меня, разведчика, хотите куркулем сделать?! Не выйдет! Я морем буду дышать, а не навозом!

Мы с Юриком разбежались по углам.

Отец встал на цыпочки, сорвал икону Николая-чудотворца и разломил ее о коленку. Сверкнула белая древесина на сломе. Он кинул обе половинки в печку через загнетку. Только треск пошел.

Отец вернулся в угол, достал вторую икону и понес ее к печке двумя пальцами, словно паршивого котенка.

Мама загородила дорогу к печи. Она была сильная и могла постоять за порядок в своем доме против кого угодно. Но отец легонько задел маму, и она пошатнулась.