Синее море, белый пароход

Посреди комнаты сидел на венском стуле человек в кителе под цвет табака и таких же брюках с напуском на сапоги «джимми». Китель на груди его обтягивали ордена и медали. На погонах — широкая серебряная полоска. Это отец сидел передо мной, старший сержант.

У него была сморщена правая щека, будто ему больно улыбаться. Стальные зубы сжимали трофейную сигарету в правом углу рта. У отца курчавились синеватые волосы. Бугры его глаз были до половины прикрыты веками, словно отец очень устал и ему хочется спать. Я сразу отметил про себя, что мы с отцом не очень-то друг на друга похожи. Я на деда похож и маму. Лицо у меня круглое, волосы прямые, цвета сосновой коры. И только носы у нас с отцом оказались одинаковые — острые, с горбиком.

— Ну, сынок, подойди ко мне, — сказал отец голосом, похожим на скрип новых сапог. У военных, я замечал, такие голоса.

У меня засвербило в носу. Наконец-то «мерседес». Но где он?.. Может, стоит на станции, на платформе?

У мамы горел блин на сковородке. Бабушка сидела рядом с отцом на табуретке и выспрашивала его насчет погоды в Германии. На ее коленях ёрзал Юрик. Он доставал рукой, похожей на росток картошки, медаль «За отвагу». Никто не догадывался спросить отца, что он привез с фронта.

— Папка, за что тебе дали такие красивые? — Юрик забренчал медалями. Он картавил, и вместо «красивые» получалось «класивые».

— За отвагу, сынок, — ответил отец и погладил его по головке. Пальцы у отца были темные, с глубокими бороздками в суставах.

Ну и подлиза мой братец! Уже называет этого фронтовика папой. У меня язык не повернется… А мне надо было позарез его спросить о самом главном.

Выручил меня Юрик. Он пересел на отцовские колени и сказал, подлиза:

— Папка, а ты Герке привез этот самый… э-э-э… «мерседес»?

— Письмо, в котором он просил «мерседес», я не получил, — ответил отец, и все засмеялись. — Но подарок есть. — Он наклонился к своему фанерному чемодану и вынул оттуда большое яблоко с коричневой вмятиной на боку.

Яблоко славно пахло, но я отвернул голову. Вместо «мерседеса» — яблоко. Я сжал губы, чтобы они не задрожали, потом все-таки взял яблоко.

— А ты говорил, что папка привезет тебе легковушку, — залопотал брат.

— Молчи, а то не получишь яблока, — ответил я ему тихо.

Я любил своего хилого брата. Мог часами возиться с ним, играть в его игры, и доходило до того, что вместо «р» говорил «л», как он. С Юриком я как бы вновь становился маленьким, когда еще не знаешь ни о войне, ни о школе, ни о карточках на хлеб… Юрик и узнавал-то обо всем этом от меня, хотя я ему старался рассказывать только сказки. Но как-то само собой получалось, что он узнавал и все остальное. Братец мой знал про нашу штаб-пещеру и наши планы.

Юрик посмотрел на меня умильными глазами. Свое яблоко он съел — семечки валялись на столе. Но и моего хотелось попробовать.

Я взял на кухне нож и разрезал яблоко на четыре части. Одну — маме, другую — бабушке, третью — Юрику, четвертую — себе.

— Зачем тебе «мерседес»? — Отец выбросил окурок и достал новую сигаретку из блестящего портсигара.

Но бабушка не дала ему больше курить заграничные. Она встала и принесла из сеней мешочек с самосадом.

Мы сажали много табаку и сами резали его. На табак можно было выменять что угодно. Мы берегли для отца мешочек табаку еще со старого урожая. И вот он закурил наш табак.

— Нужен «мерседес», — ответил я, впиваясь зубами в белую сладкую мякоть яблока.

— Они хотели с ребятами удрать… — выдал меня Юрик и прижался к отцовской груди. Он знал, что я поколочу его за ябеду.

— Куда удрать? — Отец сдвинул к переносью брови, похожие на сапожные щетки.

— С японцами сражаться, — ответил Юрик.

Я не бил брата. Он у нас туберкулезник. Но тут я показал ему кулак. Я ему как брату, под секретом, а он запросто выкладывает наш план.

— Чтоб я больше не слышала! — вмешалась мама в наш разговор, со скрежетом разворачивая сковородку на плите. Ее лицо охватил малиновый пыл. — Нашли тоже игру — в войну. Нет, чтоб в дом играть, в хозяйство…

— Да богу молиться за отца, — подбавила бабушка.

— Еще чего, — нахмурился отец. — И то гляжу — иконами обвешались. Клопов, наверно, под ними…

— Господь милостив, Василь, — вздохнула бабушка и перекрестилась на иконы в углу. — Дошли наши молитвы…

Отец поглядел на сумрачные иконы, и правая щека его сморщилась.

— Мне повезло, и все, — сказал он, вдыхая крепкий дым самосада. — Я видел простреленные иконки. — Он ткнул себя пальцем в грудь. — Вот тут…

— Все от бога, — пробормотала бабушка.

Плохо, что бабушка сваливает все на бога. Она даже против того, чтобы я отомстил японцам за деда. Они-де не виноваты. Так бог хотел… И все же бабушку я люблю больше даже, чем маму. Сколько раз ходили мы с бабушкой в лес за орехами, ягодами, щавелем, разными целебными травками и корешками! Она называла в лесу травы, цветы, жуков, бабочек, птиц и деревья. А недавно бабушка вылечила мне зубы. Отчего они заболели? Стали шататься и гнить. Боль такая, хоть по земле катайся. И бабушка стала меня поить отваром из трав и кореньев, а потом заговаривать зубы.