Синее море, белый пароход

По полу катался от борта к борту чей-то мяч, наполовину синий, наполовину красный. Волны стучали в борт, подбивали мяч. Удары становились звучнее. Они покрывали барахолочный шум твиндека.

Я закрыл глаза и увидел, будто рядом с нашим пароходом плывет мина – круглая, со стеклянными рожками. Все ближе и ближе на быстрой волне… Еще миг!.. Я прижал ладони к лицу. Потом потихоньку сдвинул их с глаз, со щек… Откуда эта трусость во мне? Может быть, так себя чувствует и каждый настоящий десантник?

Я растолкал Юрика и стал, полусонному, рассказывать о белом пароходе.

– Ребятишки не боятся мин, – говорил я, и лопатки мои передергивались от озноба, – потому что на «Оранжаде» установлены такие приборы… Они замечают мину издали и расстреливают ее из пулемета: тр-р-р…

– А если на них нападет подлодка? – спросил Юрик, зевая.

– Ребятишек никто не смеет трогать, – ответил я. – Ребятишки – в чем они виноваты? – Я прислушался к хлюпу волн за бортом и прибавил: – На крайний случай, на «Оранжаде» полно всяких шлюпок и спасательных кругов.

– Гера, а ты на Сахалине драться будешь с маленькими японцами или с большими? – спросил Юрик, и его глазенки сверкнули.

– Все они одинаковые, самураи, – ответил я. – Кроме самых маленьких, вроде тебя.

Юрик опять засопел носом. Тогда я положил голову на край полки и стал глядеть, что делается внизу.

На нижних полках сгорбились наши и еще несколько человек. Среди них я увидел того усатого. Семеном называли его соседи. Кончики усов шевелились вовсю. Разговор был не о минах, не о штормах, не о самураях, а о каких-то пустяках. Словно собрались соседушки на крылечке в сумерках посудачить. Видно сразу – им не страшно. Может, это оттого, что никто из них не собирается мстить японцам, как я.

– Картошка, капуста там родит, Семен? – спросила бабушка, затуживая ниже подбородка косынку в синий горошек.

– Родит, – ответил усатый и махнул левой рукой. Казалось, безымянный и мизинец у него поджаты. – Яблони даже родят. Только японцы сады не разводят на Сахалине.

– Нехристи, – сказала бабушка. – Ляксея моего в гражданскую живьем сожгли, как чурку дров… – Она достала из сундучка фотографию деда, потерла черную рамку о кофту и подала Семену.

Семен склонился над фотографией, кашлянул в кулак, но ничего не сказал. Я свесился с полки. Люди смотрели на моего деда и молчали. Я хотел, чтобы они увидели, как я похож на деда. Но они так и не заметили этого.

– А я всяких семян набрала, – встрепенулась бабушка. – Жива буду – садик разведу.

Пароход качнуло с борта на борт. Сине-красный мяч прыгнул на ржавый борт. В дальнем конце твиндека заплакал ребенок. Отец вынул портсигар с выбитыми на крышке черепом и костями. Крышка откинулась, соседи потянулись за самосадом.

Мама попросила, чтобы не пускали дым на детей. Они закурили, стараясь выпускать дым подальше. Но он все равно поднимался к нам сизыми пластами.

– А пьют они что? – спросил отец усатого.

– Рисовую легкую водочку, сакэ, – ответил Семен. – Пьютнаперстками. Нашего разгулу у них нет.

– Научим, – заявил отец, подмигивая.

Все засмеялись.

– Пальцы-то там потерял? – спросила бабушка, указывая на левую руку Семена.

– Самурай отхватил кинжалом, – ответил Семен и повертел трехпалой рукой на свету.

Я еще ниже свесился с полки.

– А дело так было, – продолжал усатый, и все взгляды нацелились ему в рот. – Взяли мы с боя Маока и одного за другим самураев накрываем… Победа! Мы с дружком автоматы на плечо и стали обдумывать насчет сакэ. Рядом с портом домишки налеплены, и выскакивают оттуда японец с японкой. Кланяются и лопочут что-то. Мы им про сакэ, а они в ответ: «Самурай, самурай…» Японец показывает на порт, она – в воздух руками: «Па-ф-ф! Бо-ф-ф!» Мы соображаем – дело нешуточное. Порт взорвать самураи замыслили, что ли? За автоматы – ведите! Они нас к складу громадному подводят. Перед дверью губы у обоих затряслись – слова сказать не могут. Ну, мы их оставили, сами – в склад. А там кули рогожные с вяленой селедкой штабелями, чуть не до потолка. Дружок верткий у меня, вскарабкался на штабель и поверху дует. А я понизу бегу. В полутьме прохода поперечного не заметил. Самурай и выскочил на меня оттуда кошкой. Я левой рукой успел прикрыться – двух пальцев как не бывало. Острый кинжал – боли я не услышал. Второй бы удар верный был, да дружок сверху на самурая свалился и автоматом приглушил.

Семен оглядел свою левую ладонь, точно читал по ней. Цигарка, зажатая между большим и указательным пальцами, дымила. Семен вскинул голову. Зашевелились усы.

– Над машинкой взрывной сидел наш самурай. Ждал, когда в порту все десантные катера соберутся… Если бы не те японец с японкой, было бы трауру. А так двумя пальцами отделались. Потом приходили ко мне в госпиталь те японцы, цветы и сакэ приносили…

– Сакэ и с тремя пальцами мимо не пролетит, – встрял отец, подмигивая.

Соседи разулыбались и загалдели.

– Памятник надо поставить твоим пальцам! – воскликнул дядька, которого называли Рыбиным. Он не курил. Сверху было хорошо заметно, что челюсть у него шире лба.