Sindroma unicuma. Эпилог

Причиной затишья стали трое мужчин, неспешно подъехавших к запаснику. Копыта лениво цокали по булыжной мостовой. Спешившись, мужчины привязали лошадей к коновязи, и, взвалив мешки, переброшенные через крупы животных, направились к запаснику. Все трое — бородачи, в куртках и сапогах с высокими голенищами.

— Кто это? — спросил Егор.

— Вольные, — ответила мама.

— На побережье? — хмыкнул он, мол, хорошая шуточка. Покажите хотя бы одного добровольца в этом краю.

— Вольные — это те, кто не принял законы побережья. Они живут отдельно и ведут свое хозяйство, — пояснила Софья Николаевна.

— Интересно, — пробормотал муж. — Стоит людям сбиться в группу, как они начинают придумывать законы и строят государство.

— На самом деле, на побережье немного правил. У нас заведено так: каждый из жителей имеет право на лимит. Минимальное количество продуктов и вещей, чтобы не умереть с голоду и не замерзнуть. Мука, масло, холстина, мед, соль, слесарный инструмент, гвозди, валенки, посуда… Словом, список большой, — махнула мама рукой. — Социальные — старики и увечные — имеют право на уголь и дрова… Ну, а если подписался на лимит, то взамен и отдача от тебя должна быть. Выполняй минимальную квоту на выбор: шкуры выделывай, сапоги шей, шерсть пряди, уголь жги, муку мели, посуду обжигай, телеги мастери и бочки, котелки отливай да ложки с вилками… Выполнил квоту — имеешь право на лимит. А уж если хочется жить лучше, то вертись, как умеешь. Вот люди и держат огороды, скотину, пасеки. Сами ткут, на охоту ходят и на рыбалку. Из леса несут ягоды, грибы, орехи. Если у человека золотые руки, он не бедствует.

— А у тебя какая квота? — прервала я.

— Нас, учителей, приравнивают к социальным, — смутилась мама. Видимо, считала, что её труд — дармоедство по сравнению с другими профессиями, но я-то успела узнать из маминых рассказов, что она преподает письмо, чтение, математику, географию и историю, и что обучение считается обязательным для детей школьного возраста. В Магнитной их около четырехсот, поэтому построено две школы, и дети учатся в две смены. А учителей — трое, и мама выучила добрую половину Магнитной.

— А вольные причем? — напомнил Егор.

— Вольные живут сами по себе. Кто поодиночке, а кто объединяется. Но они тоже обязаны приезжать на замеры. Иногда к ним прибиваются те, кому отказали в доверии.

— А это что за люди?

— Те, кому не доверяют. Если человек не явился на поверку, наказывают всё поселение, — пояснила мама, и мне вспомнился рассказ самого старшего Мелёшина. — Поэтому в Магнитную принимают надежных новоселов. Никто не хочет рисковать семьей из-за пришлого человека, если тот ведет себя подозрительно. Голова сообщает в Совет о таких людях и предупреждает, что жители Магнитной не несут за них ответственности.

— Ого! — присвистнул муж. — Оказывается, у вас своя страна и своя политика. А что здесь забыли вольные? — кивнул он на лошадей у коновязи.

— Приезжают изредка. Обменивают на муку, зерно… Не знаю, быть может, пушнину привезли. Бывает, ценную породу поставляют: медную или серебряную. Слюду добывают.

Пока мама говорила, один из бородачей вышел из запасника с пустыми руками и направился к Совету, где занял очередь. Около одиночки образовалось пустое пространство. Люди не пожимали ему руки, а отворачивались и отводили глаза. А вольный бородач вел себя, словно ему нипочем откровенное игнорирование.

— И в чём же он провинился? — спросил Егор, наблюдая за реакцией местных. — Если человек не желает подчиняться вашим законам, за это его подвергают остракизму?

— Это Наянчи, из политических. Лет десять живет на побережье. Ему отказали в доверии, потому что поймали на воровстве зерна из запасника, — ответила мама.

— А может, обвинение сфабриковали? Кто вынес решение о недоверии? — не унимался Егор. Чего он добивается? Выискивает недостатки и прогнившие места в системе самоуправления?

— Голова Магнитной и старшины, — ответила мама. — Наянчи схватили, когда он таскал мешки вместе с подельником. Ему доверили работу в запаснике, а он сделал дубликат ключа.

Я по-новому взглянула на черноволосого бородача, вернее, на его спину. Фигура мужчины показалась мне зловещей. И поза-то как у злодея из вестерна. Его приняли в Магнитной как равного, а он украл у своих же и ни на секунду не задумался о том, что дети и старики умрут от голода.

А затем мне стало не до бородача, потому что на левом крыльце, ведущем в приемную Совета, я заметила Мурену. Прислонившись к перилам, он глядел в нашу сторону. Достал сигарету из пачки, и сунув в рот, прикурил. Зажигалкой стал палец, на подушечке которого затрепыхался огонек igni candi*. Мурена затянулся и выпустил дым струйкой, не отрывая глаз от нашей компании. И неожиданно до меня дошло: плевать он хотел на меня и Егора. Мы ему неинтересны. Он смотрел на маму.

* * *

— Эвка, ты где? — послышался голос мужа. — Пойдешь к деду Митяю?

Егор обстучал обувь от налипшей грязи и через сени прошел в дом.

— Эвка? — спросил тихо и прислушался.

— Я здесь.

Он поднял скатёрку.

— От кого прячешься, зайчишка-зайка серенький? — поддел меня.