Синдром выгорания любви

— Не знаю, не помню. Наверное, убежала.

Весь ее рассказ состоял словно из оборванных картинок, кусочков пазла, которые плохо складывались, потому что картину хотелось забыть навсегда. Женщина, конечно, раскаивалась, но ничего уже нельзя было изменить.

— Вот такая моя история. Кому-то это будет интересно?

— Клара Андреевна, скажите, а откуда вы узнали, что ваш муж встречается с женщиной в этой квартире, по этому адресу? Как?

— Дело прошлое, мой дамский мастер мне тогда все рассказала, Прасковья Щукина, потому что эта молодая хищница была ее ученицей. Девку эту потом не могли найти, она исчезла, уехала к какой-то дальней родственнице в деревню. А про Щукину я не сказала никому, человек доброе дело сделал, хотел мою семью спасти, зачем ей проблемы с ментами?!

Глава 26

Лиса свой хвост в свидетели взяла.

Грузинская пословица

Наши дни

Алексей Сурин был следователем молодым, но, как говорят, подающим надежды. Дела, которые он вел, практически не вызывали вопросов у суда.

Нынешнее дело казалось ему скучным, нет, конечно, он делал все, как полагается, как и в других подобных случаях, но его ощущения прежде всего касались самого учреждения и его обитателей.

Для молодого следователя возраст был понятием относительным, и в его голову не приходили мысли о приближающейся старости, о возможных ограничениях, связанных с состоянием здоровья. С высоты его лет Алексею казалось, что старость — это время подведения итогов жизни, и за стареющими родителями должны, конечно, ухаживать дети, которых родители-пенсионеры воспитали людьми порядочными, трудолюбивыми, заботливыми. Столько пожилых людей, сосредоточенных в одном месте, он никогда не видел.

«Где же их дочери и сыновья, — недоумевал он, — почему оставили своих родных здесь?»

И еще одна деталь его неприятно здесь поражала, но он тщательно это скрывал, — запах. Запах в доме престарелых был сладковатым, чуть с приторным душком, который ощущался с первых же минут. Так пахнут лежалые вещи, старые фотографии и вековая пыль. Запах присутствовал повсюду, сильный и отчетливый — в каждом шаге проходящих мимо людей, в халатах медсестер. Так пахнут уныние, тоска и одиночество. Наверное, чтобы перебить этот запах, все медсестры просто обильно поливались духами, и смешение одного амбре с другим не достигало результата, запах концентрировался и становился более резким и удушливым. Неужели сам персонал это не ощущал?

— Может, вам водички? — в голосе директора дома-интерната Антонины Михайловны Котенковой ощущалось сочувствие. — Вы не заболели? Кашляете и кашляете.

— Нет, я здоров.

— А то мы вас быстро подлечим, не стесняйтесь, обращайтесь. У нас ведь социально-медицинское учреждение.

— Спасибо, мне рано быть вашим пациентом. Антонина Михайловна, вы обещали найти личное дело Щукиной, мне бы хотелось с ним познакомиться.

— Не получилось, Алексей Александрович.

— Давайте вместе посмотрим.

— Вы меня не поняли. Нет ее личного дела.

— Как нет?

— Вот так — нет. Перерыли девчонки все карточки, подняли архивы. Нашли только ее старую кардиограмму, когда врача ей вызывали, с сердцем плохо было.

— Антонина Михайловна, а исчезла только карточка Щукиной или тех девяти, что погибли на пожаре, тоже?

— Только Щукиной. Не понимаю, как это произошло. Кому нужна ее карточка?

Весь ее внешний вид говорил следователю: «И что ты мне сделаешь? Ничего!».

«Какой же я идиот, почему сразу карту Щукиной не изъял, слушал байки директрисы про пожар и ремонт, — Сурин разозлился на себя. — Ладно, будем без карты работать. Найдем больничную карту в поликлинике, пробьем адрес. Зря вы, Антонина Михайловна, игру со мной затеяли!» Вслух Сурин произнес:

— У нас готово заключение пожарной лаборатории: поджог неустановленным лицом.

— Вы уже давали мне это понять. Конечно, ищите, опрашивайте персонал, делайте свою работу. У нас от следствия секретов нет.

Свидетелей по данному делу он опрашивал в маленькой подсобке, Антонина Михайловна демонстративно закрыла свой кабинет и уехала по срочным делам.

В целом и в каморке было нормально, только вот те, с кем он беседовал, вели себя странно. Бывшая соседка убитой Щукиной, Глафира Сергеевна Юшкова, ничего не помнила. На каждый его вопрос щурила глаза, закидывала подбородок и, качая головой, произносила:

— Ой, не помню такого! Не знаю, не видела!

Опираться на путаные показания старой женщины было невозможно. Сурину казалось, что, спроси он сейчас ее фамилию, ответ был бы такой же:

— Не знаю.

Как с этим всем работать? Котенкова, конечно, хороша, к пропаже больничной карты Щукиной она явно имеет отношение, только вот за руку ее никто не хватал, а значит, обвинить безосновательно ее нельзя.

— Ой, вспомнила, вспомнила, что Паша говорила, прежде чем в коридор пойти!

— Какая вы молодец, Глафира Сергеевна!

— Ноги у нее болели, суставы на коленках, так она ругалась, что мазь совсем не помогает.

Ну вот, приехали. Такой свидетель — и врагов не надо.