Синдром удава

Уже в юности он хорошо разбирался в механике, радиотехнике, увлекался автомотоспортом, фигурным катанием на коньках. Имел несколько призов. Коротко стриженные светлые волосы слегка курчавились. Если б не очки, делающие его похожим на бизнесмена, в нем можно было бы увидеть хорошо натренированного спортсмена-профессионала. Сочетание в Вилли разнообразных талантов импонировало мне. Но больше всего нравились невозмутимость, умение владеть собой, пунктуальность, верность данному слову. Он не примыкал ни к одной партии, но симпатизировал социал-демократам. Нацизм считал абсолютно неприемлемым, да и относительно коммунизма во многом не соглашался со старшим братом. Правда, в этих спорах у Руди был убийственный аргумент: вот придет Советская Армия... Кто станет у власти? Кто накормит народ? Мы, коммунисты.

— Все это, возможно, так и будет, — отвечал ему Вилли, — только вот скажи, на чью поддержку вы, коммунисты, больше рассчитываете: на народ Австрии или на советские танки?..

— Обычно в таких спорах я предпочитал не участвовать. Для меня было главным, что они оба были серьезными противниками нацизма и так же, как я, ненавидели войну. Они оба любили Австрию, обожали свою Вену и сознательно шли на риск, проявляли мужество и стойкость, оставаясь очень скромными, добрыми людьми.

Я постепенно включался в работу группы и теперь основной своей заботой считал по возможности быстрее связаться с нашим разведцентром. Прошло немало дней, прежде чем от Вилли я узнал, что ко мне будет направлен связной. Но когда — он не сообщил.

Рядом с домом Вилли был заброшенный сад, заросший кустарником и высокой травой. Здесь подпольщики прятали свою радиостанцию. Два раза в неделю с наступлением темноты мы приходили сюда с Вилли, для того чтобы поймать Москву. Я записывал сводку последних известий с фронта и переводил ее на немецкий язык. Радиостанция включала в себя и передатчик, Однако с кем поддерживалась связь, мне знать не полагалось.

Знаю только, что если бы эту станцию запеленговали — нам бы всем не сносить головы.

По каким каналам руководство Сопротивления осуществило связь с нашим центром, мне тоже не было известно. Организационная структура нашей группы, а тем более всего движения Сопротивления, была тщательно законспирирована. Долгое время я знал только одного Вилли и через него получал задания. Как и в Эссене, я старался знать о подполье только то, что нужно было для дела. Впрочем, когда я стал участвовать в операциях венских подпольщиков, круг моих контактов расширился.

С Марией я продолжал поддерживать видимость отношений — изредка звонил, но под разными предлогами избегал встреч. И все же мне было искренне жаль ее, на большее у меня не было ни времени, ни особого желания. Позднее в деликатной форме я дал ей это понять, и наша связь прекратилась.

Зимой 1944 года мне пришлось побывать в Кракове, откуда я привез переданные польскими подпольщиками сведения о секретном полигоне для нового оружия гитлеровцев — «фау-I» и «фау-2». Его фашисты намеревались применить теперь на Восточном фронте. Потребовались уточнения полученных сведений.

Мне было поручено узнать состав и место изготовления одного из компонентов горючего, поставляемого на полигон в закрытых контейнерах фирмой австрийского промышленника фон Кеслера.

Ему принадлежал ряд заводов по выпуску парфюмерной продукции, а также по переработке целлюлозы. Часть заводов и сырьевых баз находилась за пределами Австрии. Раздобыть нужные сведения мне посоветовали через его жену, Элизабет фон Кеслер. Она была польского происхождения со стороны матери, родилась в России и знала русский язык. С мужем у нее были весьма прохладные отношения. Фактически их связывал лишь совместный капитал, вложенный в дело. Каждый вел самостоятельную жизнь, имел свой круг друзей и знакомых. Элизабет была вдвое моложе мужа, считалась одной из красивейших женщин Вены, отличалась хорошим вкусом и острым умом. В круг ее знакомых входили видные промышленники, влиятельные чиновники и военные. По воскресеньям она посещала русскую православную церковь, а по средам — эмигрантский клуб, куда попасть можно было только по приглашению.

В ближайшее воскресенье я отправился в церковь. Этот единственный в Вене русский православный храм стал местом, где собирались почти все немногочисленные жившие тогда в австрийской столице русские. В то воскресенье здесь совершался свадебный обряд. Грузинский князь-эмигрант женил своего сына на русской девушке. На молодом князе была белая черкеска с серебряными газырями, на невесте — белое платье с длинным шлейфом, который поддерживали четыре мальчугана, тоже в черкесках, с маленькими кинжалами на поясах. Жених и невеста были молоды и недурны собой. Я оказался словно в старой, дореволюционной России.

Протиснулся внутрь церкви. Услышал церковное пение, вдохнул ни с чем не сравнимый церковный воздух, насыщенный запахом ладана и горящих свечей.

Здесь, на чужбине, было особенно дорого слышать родную речь,