Лагерный плотник изготовил подрамник. При переноске он сломался под тяжестью собственного веса. Пришлось делать новый. Рейки были тоньше, но усилены подкосами, наподобие фермы моста. Этот подрамник я забраковал из-за того, что подкосы будут мешать натяжению холста. Плотник люто и заковыристо матерился, — он первый раз в жизни мастерил эти подрамники. До того он специализировался на колышках и дощечках с надписью: «Запретная зона», реже — на ящиках из неструганных досок. А тут... Из-за огромных размеров картины мне выделили специальное помещение. Очередной загвоздкой стал холст. Я поставил условие: без швов! Материала нужного размера найти не удалось. Пришлось уменьшить размер картины. Снова потребовалось изготовление подрамника. Снова плотник неистовствовал. Я еще подлил масла в огонь:
— Это тебе в наказание за неструганные доски в гробах.
Я думал, он взорвется на куски от ярости.
Время шло. Меня вызвал начальник спецчасти, спросил, когда закончу «мишек», и сообщил, что этап будет на следующей неделе. Я рассказал ему о заказе начальника по надзору и высказал опасение, что он может задержать меня. Признался, что сам «тянул резину», и, надеюсь, генералиссимус не обидится, если ему не придется посидеть на белом коне. Начальник спецчасти посмеялся и заверил меня:
— Можешь не волноваться, теперь он уже ничего не изменит!
Они, оказывается, упорно ненавидели друг друга.
За день до отправки я закончил злополучных «мишек» и успел загрунтовать большой холст на подрамнике — дабы усыпить бдительность начальника по надзору. Пускай думает, что все идет своим чередом. Всех предупредил:
— Холст должен сохнуть двое суток, не меньше.
А на следующий день утром, после развода, начали вызывать на этап. Грузовая открытая машина уже ждала у ворот. Назвали и мою фамилию. Набралось нас немного, двоих принесли на носилках. Когда начальник по надзору увидел меня среди отправляемых, он заметался, подбежал к начальнику спецчасти, что-то говорил, жестикулировал. Подбежал ко мне, я сокрушенно развел руками: ,
— Что поделаешь — судьба. Нарисую в следующий раз!.. Если придется свидеться... Главное, все исходные материалы собраны и холст загрунтован! Это главное. Теперь каждый дурак... — дальше лучше бы мне помолчать.
Впереди был этап, а это всегда испытание.
35. Норильские лагеря
Грузовик подвез нас к вокзалу узкоколейной железной дороги Дудинка—Норильск.
Небольшой вагончик трясло и подбрасывало. Рельсы были уложены прямо на мерзлый грунт. В одном месте они разошлись, и вагончик чуть не перевернулся. Часа через три езды по тундре вдали показалось много электрических огней. Из тьмы полярной ночи начали действительно вырастать многоэтажные дома и прямые освещенные проспекты. Обогнув город стороной, поезд въехал в промышленную зону со множеством заводских корпусов, высоких дымовых труб и окруженных колючей проволокой лагерей. В ясном ночном небе полыхало и переливалось северное сияние. Его цвет и очертания все время изменялись. Вот оно сделалось одноцветным голубым, напомнило мне пламя горящего в небе фосфора, как тогда в Эссене, во время бомбежки. Потом вдруг наполнилось нежными, слегка размытыми цветами радуги. Таким я увидел Норильск в конце зимы 1949 года.
Я попал в лагерь заводоуправления Норильского металлургического комбината. Через день пришел нарядчик и, сказал, что на меня уже есть заявка от заводоуправления. Им требуется художник. Казалось, опять везение...
Я поудивлялся немного, но потом понял, что в этом новом звании я оказался благодаря информации начальника спецчасти штрафного лагпункта. Ему понравились «мишки в лесу», и он, как истинный ценитель и меценат, отблагодарил не художника Шишкина, а меня, — благородный человек!
Заводоуправление — кирпичное здание на территории промышленной зоны; там мне отвели место в Красном уголке. Новым моим начальником стал завхоз управления Кирилл Константинович Мазур. Работы здесь хватало: транспаранты, лозунги, плакаты, призывы, стенгазеты, даже портреты членов Политбюро, и, конечно же таблички по технике безопасности.
Промышленная зона, огороженная многокилометровым забором из колючей проволоки, примыкала к зоне лагеря. Меня поместили в барак для ИТР. Здесь были собраны видные представители науки и техники. Многие инженеры из нашего барака работали главными специалистами, начальниками цехов, смен. У них, у высоколобых зеков, в подчинении были сотни и тысячи вольных заключенных. В нашем бараке ощущалась атмосфера редкой доброжелательности. И это заметно отличало его от других лагерных бараков и камер пересылок, где уголовники и бытовики создавали атмосферу непрерывных конфликтов, ссор. Там постоянно вспыхивали жестокие драки, вовсю шла карточная игра, угрожавшая не только жалкому имуществу, но и жизням заключенных. Сплошная матерщина считалась изыском лексики, кража была обыденностью, убийство считалось нормой. Разобщенность и непримиримость всегда были на руку руководству лагерей, и оно, как правило, преднамеренно подогревало обстановку вражды и противостояния.