Синдром Пизанской Башни

«Гвидо, я тебе говорю, Сикстинская Капелла, – вот это да… Это настоящее искусство, а все остальное, – ГОВНО. Большими буквами. ГЭ О ВЭ ЭН О. И нечего тут спорить»

Сикстинскую Капеллу, кстати, Гвидо не полюбил и не понял. Он был совсем юн, когда его привезли в Ватикан. С кепкой окунули в самую гущу ценителей искусства, скомандовали поднять голову вверх и лицезреть Божественное. Гвидо лицезрел, лицезрел, вращая глазами, но так ничего найти и не смог. Шея затекла, лицо затвердело, и, по его прикидкам, через час Гвидо интуитивно предположил, что про него забыли…

Весь остаток дня он ковылял, пялясь в потолки Земли и госпиталей, и только глубокой ночью врачам удалось вправить ему на место голову. Больше всего Гвидо НЕ понравилось внеочередное напоминание, что он всего лишь малявка и, дабы прикоснуться к Божественному, он должен каждый раз проходить через боль и потери (в тот день он потерял любимую кепку). Он решил, что Бог его не любит, или любит, но не уважает, или не любит и не уважает вовсе и потому вычеркнул всевышнего из своего творчества, а к Микеланджело, чьими кистями «писал Господь», как и к другим представителям эпохи Возрождения, он относился с прохладой (как камень в баптистерии к его зачехленному в льняные брюки заду). С большим уважением и глубочайшим почтением, порой даже с трепетом и замиранием, но с прохладой. Ему претило, что Rinasciment-исты (как он их ласково величал) концентрировались в основном на техниках и не пытались искать новых сюжетов. Взять сюжет из Библии и воплотить его на холсте – прекрасно, но скучно… А вот Малевич, Кандинский, Магритт, Баския, Ван Гог и Дали! ДАЛИИИ!!! вращали его душу в разные стороны с огромной скоростью по какому-то бесконечному пространству, где не существует времени и все кружится в хаосе. С губ стекает тоненькая кислотная струйка рвоты (у Гвидо слабый вестибулярный аппарат, и он ненавидит американские горки), рвущейся наружу из позеленевших щек как свежевыжатый яблочный сок, марая все шедевры в округе. В глазах сгущаются черные квадратичные искры. Сейчас каратнет! Его 2мерное тело-всего-лишь-линию__________! выбрасывает на холодный зыбучий песок, из которого растут исполинские ПОДСОЛНУХИ, съедаемые стаей носорогов слезливых. Волосы – медузы щупальца – отплясывают в морской пене звезд. На лице полумесяцем сияет полоумная улыбка. И шепот спархивает с соленых губ голубкой, пропевая послание вселенной…

Небо прекраснее Сикстинской Капеллы. Хотя бы потому, что на него можно смотреть лежа и сколько угодно пропащей подростковой душе.

Ода

Пронизывая каждую свечу, каждое полотно, прикольную люстру Галилея – Гвидооо! – И мощи святого Раньери, молился орган. Молился за пропащие души подростков, что летают с подожженными крыльями, мечутся с ветки на ветку, – Гвидоооо!! – Пересекают моря и океаны, уклоняются от когтей ястребов и от охотничьей дроби, надеясь когда-нибудь отыскать свое. Именно свое. Теплое гнездышко.

– Гвидооооо!!!

Миссис как ее (так короче) орала со входа в собор. Орала долго, и ее уже всеми силами пытались вытолкнуть секьюрити. Но ей все же удалось докричаться до него сквозь мессу. Мессу по тем, кто так и не долетел.

– Тише, тише, вы разбудите святого Раньери. – сказал ей Гвидо.

– Кого?

– Святого Раньери, покровителя Пизы.

– Оу. – удивилась она. – А я и не знала, что он здесь спит.

– Уже несколько веков.

Не веря в успех, он все же спросил, можно ли не идти на башню. Миссис как ее очень удивилась его «неособогорюжеланием» и сказала, что поднимаются абсолютно все. Без исключения.

– Ваши родители заплатили деньги, чтобы вы поднялись на башню. Значит, вы на нее поднимитесь, а наверху я сделаю совместную фотографию всей группы и отправлю вашим родителям. В первую очередь твоим, Гвидо. Знаешь, они очень просили, чтобы ты не пропускал ни одного мероприятия. Ни-од-но-го.

Бесо всяких чертыханий и ёрничаний, он побрел к остальным. Гвидо знал, что Большой верно подвел конечную черту и если ничего не придумать, то ему кранты, однако, придумывать в сущности было нечего. Он просто решил, что со щелчком фотоаппарата рванет, что есть мочи. Конечно, псы Большого тут же сорвутся с цепей и побегут со всех лап за ним, угодливо повиливая хозяину хвостиками, но они грузные, неуклюжие, и им будет явно труднее сбегать вниз по узкой винтовой лестнице. По скользкой узкой винтовой лестнице*. Учитывая еще, что внутри их кишки тоже закрутится гонка. Кто первый принесет добычу вожаку, который как-всегда медленно поплетется сзади, тому гарантирован приз. Чтож, расклад не так печален. Хоть это и может быть его последний забег.

– Итак, ребята, выстраиваемся в шеренгу. В шеренгу – это друг за другом. Но сказанное не означает, что если впередистоящий вам не друг, за ним нельзя становится.

Боже, да мы не такие тупые, как ты думаешь!