Синдром Л

Она остановилась на секунду. Посмотрела направо, потом налево. Потом прямо, и наискосок тоже посмотрела. Увидела кого-то. И кто-то весь напрягся, и сердце у кого-то застучало. Она быстро пересекла улицу, прошла мимо не глядя. Могло показаться, что кивнула кому-то. Но это был такой еле заметный кивок, непонятно куда направленный. Уверенности ни в чем быть не могло. «Может ли быть такое, что она меня не заметила?» Мысль эта казалась совершенно абсурдной, но я должен был допустить и такую возможность, прежде чем поверить в то, во что хотелось поверить.

Она свернула в подворотню, и я тут же пошел за ней. Она шла медленно, не оглядываясь. Но как только я догнал ее, она повернулась, обняла меня и зашептала что-то жаркое и нежное. Что не может без меня или что-то в этом роде, слов я не разбирал. И я тоже стал целовать ее, не обращая больше внимания ни на что вокруг. И наконец решился. С замирающим сердцем прошептал ей в ухо: «Шурочка, Шурочка, это ведь ты, ведь ты… я искал тебя, искал и вот нашел».

Как она будет реагировать? Скажет: какая я тебе Шурочка? Ты что, с ума спятил?

Но она кивала головой, и по лицу ее текли слезы. Я даже представить себе не мог, что их может быть так много — просто водопад! Слезы были горячие и соленые, и я с наслаждением пробовал их на вкус. Шурочка!..

Глава 8.

С.

— У нас с тобой в миру будет одно имя! Как символ нашего единства, — сказала она. — Ты скажешь, например: Саша, плесни, пожалуйста, мне еще чаю. А я отвечу: конечно, Саша, с удовольствием. Правда, забавно? Каждый раз, когда мы будем произносить эти два простых слога — Са-ша, мы будем знать, что зовемся одинаково, потому что мы — одно целое. И только в самые интимные моменты — вот как сейчас — можно прошептать на ушко наши с тобой секретные имена. Никто и никогда не должен знать, что ты — Рустам, а я — Шурочка.

Она лежала в моей кровати и мечтательно рассуждала о нашем будущем.

— Ты согласен? — спрашивала, трогательно морща носик.

— О, да, это будет волшебно, — говорил я, а про себя думал: «А есть ли у нас это самое чудесное будущее?»

С одной стороны, я был полон решимости — просто окончательной решимости — за него биться. Насмерть. Потому что оно, будущее, мне без Сашеньки-Шурочки не нужно. Ну, совсем без надобности. Ничего там нет для меня интересного без нее. Все, что угодно, можно на кон поставить. С другой стороны, с моей-то работой… Да еще будучи исполнителем особых правительственных заданий, черт бы их побрал совсем. И подумать только, что недавно, каких-нибудь пару недель назад, они, задания эти, могли меня всерьез волновать и заботить. Да тьфу на них! То есть я со всем уважением, но, пожалуйста, без меня как-нибудь. У меня другие дела совсем. Другие интересы.

Но договориться по-хорошему будет непросто. Ох как непросто. Если только не придумать какой-то ход конем сумасшедший. Эх, думай, Санёк, думай. Хоть ты и хронический алкоголик в недавнем прошлом, но не совсем же интеллект пропил. Даже наоборот — почему-то на последнем медосмотре резкий скачок коэффициента ай-кью был отмечен. Хрен его знает, кстати, почему.

Если уйти не по-хорошему, не по-доброму, то уволят без пенсии и отправят куда-нибудь в тьмутаракань, может быть, даже и в сельскую местность, в неполной средней школе гражданскую оборону преподавать. И это в лучшем случае, а то еще менее комфортные варианты возможны. Типа десяти лет во Владимирке за нарушение присяги. Это все равно что смертный приговор, только казнь медленная и более мучительная. Владимирка, конечно, уж совсем никуда, но скромная, пусть даже нищая жизнь с милой в провинциальном шалаше меня бы не испугала. По мне, и такое могло бы сойти — если бы с Шурочкой. Но ей-то с какого боку это нужно? В райцентре, в какой-нибудь Новосибирской области, блистать красотой? Воображение забулдыг в сельском клубе будоражить? О нет, это невозможно. Не могу я допустить такого, даже если бы она по доброте своей неизбывной и по любви своей самоотверженной на это согласилась. А с нее станется. Если судить по минувшей ночи.

— Ты очень изменился, — в два ночи сказала она мне, откинувшись на подушки и глядя в потолок. — Я имею в виду — в постели. По-другому как-то… любишь. Иначе.

«Ну, все, — подумал я в ужасе, — все! Я разоблачен, я погиб! Сейчас скажет: никакой ты не Рустам, жалкий обманщик! Тебе до моего Рустама как до Луны!»

— Но странно, однако… — продолжала она. — В мелких деталях, ты все тот же. Как целуешься, как… трогаешь меня… Этого не подделаешь. Так что ты по-прежнему — ты. Но что-то с тобой случилось за три года… Впрочем, чему удивляться! Тебе такое пришлось пережить! Слава богу, вообще мужской силы не лишился.

Я облегченно вздохнул. Сказал:

— Да, ты права. Я уже не тот, что был. Грустно, но факт.