Синдром Л

Удивительно, какие мысли дурацкие в голову приходят под стрессом. Разве о том сейчас думать надо? До сих пор не перестроился, не понял, кто я. А пора бы уже осознать до конца: дичь я теперь, а охотники — враги мои.

«Сколько ж их тут?» — попытался я прикинуть. Человек двадцать-тридцать, не меньше. А то и больше. И все — на двух человек? Смешно! Да и Сашеньку считать за бойца, за штык, как в конторе любят говорить, нелепо. Да и сам-то я… «наган» в сейфе на работе опять оставил. А если бы и взял… Стрелок я еще тот. А «космонавты» небось все как один на «Ворошилова» сдают…

— Что, что там? — всполошилась, глядя на мое опрокинутое лицо, Сашенька. И устремилась к окну. Но я перегородил ей дорогу, мягко взял за плечо, повел к входной двери. Зачем ей это видеть, то, что за окном? Лучше не надо!

— Пришли за нами? — тихо спросила она.

— Мы сейчас через чердак попытаемся выйти, — сказал я. — В Москве теперь открытых чердаков, считай, и нет уже. Так что наш — редкий случай. Никто про него ничего не знает. Вот я там кое-какие лазы оборудовал. Выскочим наверх, а там дальше есть шанс по крышам уйти. Найдем потом Кирилла, может, он нас спрячет на время.

Сашенька кивнула сосредоточенно-серьезно, тряхнула копной золотых волос… И у меня опять сердце екнуло, до того это было красиво. Cовсем это любование было не ко времени. Но я не мог ничего с собой поделать.

Не стал я, конечно, Шурочке рассказывать, для каких надобностей я в былые достославные времена чердак использовал. Для чего там тайники и люки оборудовал, что (а иногда и кого) там прятал, чем занимался… Но, во-первых, это был не я. Ничего общего со мной нынешним! Я тому, себе тогдашнему, и руки бы нынче не подал… А во-вторых, достаточно, в общем-то, и во-первых. Но, в-третьих, времени для реминисценций совершенно не было.

Выскочили мы на лестничную площадку. Подтянулся я на стальном пруте пожарной лестницы, стал чердачный люк отпирать. И вдруг слышу — у меня даже все оборвалось внутри, — оттуда, сверху, характерные грубые голоса доносятся. Матерятся, пытаются люк с той стороны открыть. И, ясное дело, через пару минут справятся со всеми моими хитростями. Значит, с крыши спустились, боковое окно выбили… путь через чердак закрыт. Что же остается? Снизу, надо думать, они уже густой толпой поднимаются по лестнице, значит, и до подвала не доберешься…

А тут еще звук лифта раздался. Поднимается кто-то. Причем я догадываюсь, кто. И как этот кто-то выглядит. В черном непроницаемом шлеме, в черном же, пуленепробиваемом комбинезоне и с автоматом наперевес.

Я посмотрел на Сашеньку, и, видимо, такое отчаяние было в моем взгляде, что она взяла меня за руку. Прижалась. Секунду мы так стояли, держась за руки, глаза в глаза. Она смотрела снизу вверх так доверчиво, так беззащитно, что у меня все внутри оборвалось… Вдруг я понял значение слова «ужас». Черный ужас. Волна черного ужаса — безумного, оголтелого страха за любимое существо — обдала меня. Если бы только можно было как-то прикрыть ее, защитить, пусть бы меня рвали свинцом на части, плевать! Но вот что ей кто-то может доставить боль, ранить, просто даже схватить грубыми руками… Вот эта мысль была совершенно невыносима, я даже зубами заскрипел…

И тут же прочел в ее взгляде: не надо, не отчаивайся, не бойся. А потом пришло совсем другое ощущение — вне всякой логики и последовательности. Я вдруг с удивлением понял, что в этой позе, на этой лестничной клетке, в ожидании ужасной концовки я почти счастлив. Наполовину счастлив. А наполовину — в полном отчаянии. Но все-таки и счастлив тоже! Потому что ничего нет на белом свете более потрясающего, чем вот так стоять и в такие глаза смотреть с расстояния всего в пять сантиметров. И когда глаза эти так смотрят в твои, снизу… Ничего нет слаще. Даже если через секунду небо упадет на землю.

Я бы и дальше стоял так — до самого конца, но Сашенька вдруг что-то придумала. Она потащила меня за руку — к двери генерала Шебякина. И нажала кнопку звонка. «Зачем…» — начал я, но она зажала мне рот рукой. Покачала головой, прошептала: «Я сейчас буду ведущей, а ты ведомым, о’кей?»

Ну, кто бы я был, если бы отказал ей в такой ситуации? Впрочем, давайте уж честно: и ни в какой другой ситуации я ей отказывать не умел. Не мужик стал, а половая тряпка. Но какая счастливая тряпка! Ах, идите вы все к черту, блюстители мужского достоинства!

Шебякин очень быстро открыл дверь, в этом было наше — ну, не спасение, наверно, но шанс некоторой отсрочки. Генерал был, я думаю, удивлен. Но в его пустых глазах, как всегда, ничего нельзя было толком прочитать.

Сашенька сказала странную фразу:

— Вот, Петр Алексеевич, вы нас звали, и мы пришли.

Как, когда, и куда он нас мог звать, поразился я. Что-то Сашенька путает. Или шутит со стариком, а с ним шутить бесполезно.

Но — удивительное дело — Шебякин изобразил что-то вроде церемонного полупоклона и жестом пригласил нас внутрь своей квартиры.