Юнг говорил о том, что углерод – преобладающий химический элемент в человеческом организме – бывает черным, если он находится в виде угля или графита, а когда он пребывает в алмазе (т. е. кристаллическом углероде), он становится «кристально чистым, как вода», и этим подчеркивается то, что глубочайшим значением черного является затемнение и зарождение во тьме.
Да и без магии любой материалист скажет, что именно черный уголь и черная нефть дают всю палитру радующих глаз цветов. В самом деле, черный сохранил все цвета живущих когда-то цветков и растений. То есть черный цвет самым тесным образом связан со скрытой энергией природы. И безусловно, – природы человека, его бессознания. Как отметила Элизабет Бремон, «черный – это цвет нашего бессознания, то есть всего того, чего мы не знаем сами о себе».
И правда, вряд ли кто-то знает происхождение черного юмора или мотивы доводов пессимиста, который все видит в черном цвете. Так же, как не знаем мы законов черного рынка – рынка нелегального, оппозиционного и по цвету рынку «белому», социальному. Не можем мы знать и причин возникновения черных списков, куда попадают отверженные (черные овцы), не знаем и законов черной магии или черной мессы.
«…Бред, сумасшествие, смерть и есть вот эта совершенно черная чернота!» – писал Владимир Набоков. В этом же ряду стоят рассуждения Томаса Манна: «…В сияющей сфере гения тревожно соприсутствует демоническое начало, противное разуму, …существует ужасающая связь между гением и темным царством». И наверное, только гений пубертата мог извлечь из меня эти – ужасающие веру и разум – строки явно демонического волеизъявления:
Ослепляюще черным неизреченным глаголом называли средневековые алхимики свои искания философского камня. Согласно Генону, черное олицетворяет все предварительные ступени, соответствующие «схождению в ад» как итогу (или искуплению) всех предыдущих этапов. Так, черная Мать-земля – Диана Эфесская – изображена с черными руками и черным лицом, что напоминает о черных отверстиях пещер и гротов. Это может относиться и к черной женщине, вроде той, что появляется в валлийской истории о Парцифале; подразумевается тот же смысл – наиболее низкое положение, – как и в случае воды.
Для магических текстов черной магии (в отличие от заговоров белой магии) всегда было характерно усиленное нагнетание черного цвета. Так, например, в латышском заговоре говорится: «Черный мужик с бабой едут по черной дороге, черные глаза позади… У черного мужика черные лапти на ногах, черные чулки, черная сорочка, черные штаны, черная куртка, черный конь, черное седло, черная узда, черный батог…»
Ассоциация же черного цвета со смертью в хроматизме объясняется непознаваемостью будущего. Будущее – это небытие. Так, по крайней мере, считали наши прародители, посыпая тела умерших красной охрой для их возрождения в будущем. И если нам никогда не удастся заглянуть в будущее, то вряд ли удастся осознать и то, что находится за гранью смерти. Поэтому и то и другое ассоциируется у человека с сублиматом черного цвета, который включает в себя все то, что принципиально никогда не может быть осознано в силу его оппозиционности белому цвету сознания.
Нередко в мифах черный цвет сопоставлен с опасной, инфернальной стихией, с иррациональностью и непознаваемостью будущего времени. С мистическим влечением к женскому лону. «Дщери Иерусалимские! Черна я, но красива…» Еще Виктор Гюго и Рихард Вагнер отмечали прямую близость черного цвета и материнского начала (рождение из черного и ночь как мать зарождения).
Вообще говоря, магию как функцию женского бессознания уже Фрезер называл «черной нитью». Черные вороны, черные голуби и черное пламя фигурируют во многих мифах и легендах. Все они являются символами черной, оккультной или бессознательной мудрости, как замечает Керлот.