Символика тюрем

В десять часов утра нам устроили проверку. Нас оказалось 288 человек, не считая женщин и «опасных преступников». Нас выстроили и повели на медицинский осмотр, который производил гражданский врач. Осмотр свелся в основном к прослушиванию легких.

С того места, где проводился осмотр, мне удалось разглядеть так называемых «опасных». В их группе наряду с другими были руководящий деятель Социалистической партии и бывший директор Управления следственной службы д-р Эдуардо Паредес, заместитель генерального секретаря правительства Арсенио Поупин, д-р Энрике Парис, председатель профсоюза фабрики «Командари», не помню его фамилии, товарищ Хано из ГАП (ГАП — личная охрана президента Альенде) и Максимо, врач и руководитель службы безопасности Социалистической партии.

В казармах «Такны» нас продержали целый день. Оттуда, как нам сказали, нас переведут на Чилийский стадион, допросят по всей форме и невиновных отпустят. На деле оказалось, что чилийский стадион — это самый чудовищный кошмар, какой когда-либо переживал человек.

В ожидании отправки мы проводили время в разговорах, то и дело бросая взгляды туда, где находились «опасные». Это был темный коридор, который путчисты называли «пастью». Выходил он на восточную сторону казарм полка «Такна». Коридор использовался для въезда и выезда машин. В этом месте было так много пыли, что я с трудом узнал Коко Паредеса, когда тот вышел из «пасти» и направился в сторону уборной. Он был грязен, с ног до головы покрыт пылью и к тому же без усов, так что узнать его было нелегко.

Избиения в «пасти» продолжались целый день, ибо там находились люди, представлявшие для мятежников особый интерес. Над Коко они особенно издевались. Запомнились некоторые допросы, которые устраивали специально для того, чтобы унизить и сломить его.

— Как тебя зовут?

— Эдуардо Паредес.

— Нет, скотина, тебя зовут Коко!

Ему нанесли несколько ударов, и допрос продолжился: — Как тебя зовут?

— Коко Паредес.

— Нет, мерзавец, тебя зовут Эдуардо Паредес!

Новые удары.

— Не шевелись, сволочь! Ты пошевелился, скотина! Кто тебе сказал, чтобы ты шевелился, дерьмо? Снова град ударов.

Нашей группой руководил майор Акунья, несколько более человечный, чем другие. Мы не видели, чтобы он издевался над кем-нибудь. В «пасти», наоборот, вершились такие дела, что волосы вставали дыбом. Удары прикладом сыпались градом. Били в пах или по рукам и по ногам, когда офицеры заставляли арестованных делать «акулу» или прыгать «на четырех лапах». Удары наносились с такой силой, что можно было раздробить пальцы. То и дело слышались страшные вопли. Избивали даже одного подростка лет четырнадцати-пятнадцати. Мальчик был сыном военного, который сохранил верность народному правительству. По отношению к этому пареньку мятежники были особенно безжалостны.

Несмотря на то что мы были очень запуганы, наступил момент, когда несколько наших товарищей, не выдержав, решили заявить протест или вступиться за избиваемых. С большим трудом их удалось удержать от такого самоубийственного поступка.

Больше всего, повторяю, избивали Коко Паредеса. Я говорю это потому, что позднее, уже на Национальном стадионе, мы услышали официальную версию, будто бы он погиб во время вооруженной схватки с войсками. Это ложь: его забили до смерти. Бесчеловечному обращению подвергался также д-р Энрике Парис, бывший советник президента Альенде по вопросам урегулирования антинародной забастовки специалистов. Тогда мы еще не знали, что Коко убит. Только сейчас из сообщений компартии и слов некоторых товарищей нам стало известно, что над ним жестоко издевались, отрезали половые органы, а затем сообщили его матери, будто бы он скончался от «кровоизлияния в брюшную полость». Думаю, что никого из товарищей, находившихся в «пасти», о которых я упоминал, теперь уже нет в живых.

Пытки «опасных» были единственной значительной новостью в тот день. Держа руки на затылке, мы по приказу мятежников трусцой бегали по двору. Во время такой пробежки случился небольшой инцидент: у одного не очень осторожного парня из-за пояса выпало оружие, которое ему удалось пронести. Все оцепенели. Юноша лет шестнадцати-семнадцати, находившийся в нашей группе, выдал его. Снова обыск, еще более тщательный. На этот раз отобрали все, вплоть до зажигалок. Затем обоих, и доносчика и того, кого он выдал, избили. «Тебя за то, что ты дерьмо, а тебя за то, что ты негодяй!» — приговаривал капрал. Парню, у которого оказалось оружие, обрезали волосы, так как он, ко всему прочему, был еще и здорово лохмат. А у доносчика мозги оказались явно не в порядке: он потом создавал нам немало трудностей, да и сам кончил ужасно. Позже я расскажу об этом.

Держать арестованных в беспрестанном напряжении было поручено лейтенанту Сольминьяку. Он появлялся у нас часто, отдавал какие-то распоряжения, с особым вниманием следя за людьми, находившимися в «пасти». Под глазом у него был кровоподтек. Незадолго до мятежа лейтенант сидел в тюрьме за участие в первом крупном выступлении против народного правительства — мятеже танкового полка 29 июня.