Симулякры и симуляция

В действительности, Бобур иллюстрирует лишь тот факт, что один порядок симулякров поддерживается только алиби предшествующего порядка. Здесь, каркас, состоящий весь из потоков и поверхностных соединений, приписывает себе в качестве содержания традиционную культуру глубины. Предшествующий порядок симулякров (порядок смысла) наполняет пустую субстанцию последующего порядка, которому больше не знакомо различие между означающим и означаемым, содержащим и содержанием.

Вопрос: «Что необходимо было вложить в Бобур?», таким образом, абсурден. На него не может существовать ответа, поскольку уместное различие внутреннего и внешнего не может быть больше обозначено. Это наша истина, истина Мебиуса — неосуществимая утопия без сомнения, но которой Бобур придает, по крайней мере, смысл, в той мере, в какой любое из его содержимых является бессмыслицей, и заранее уничтожается содержащим.

Тем не менее — тем не менее… если бы и должно было быть что-то в Бобуре — это должен был быть лабиринт, бесконечная комбинаторная библиотека, случайное перераспределение судеб игрой или лотереей — короче говоря универсум Борхеса — или еще круговые Руины[68]: приумноженное соединение индивидуумов, видящих друг друга во сне (не Диснейленд мечты, практическая лаборатория вымысла). Экспериментирование над различными процессами репрезентации: дефракция, имплозия, редукция, алеаторные соединения и разъединения — напоминает исследовательский центр в Сан-Франциско или романы Филипа Дика — одним словом, культура симуляции и ослепления и уже не культура производства и смысла: вот, что можно было предложить, и что не было бы жалкой антикультурой. Возможно ли это? Не здесь очевидно. Но такая культура создается где-то еще, повсюду, нигде. С сегодняшнего дня, единственная настоящая культурная практика, практика масс, наша практика (никакого больше различия), это практика манипулирования, алеаторная, [практика] лабиринта знаков, и которая больше не обладает смыслом.

Тем не менее, с другой стороны, не верно, что в Бобуре присутствует несоответствие между содержащим и содержанием. Верным было бы предположить, что официальному культурному проекту предоставляется некий кредит. Но происходит в точности совершенно обратное. Бобур лишь неимоверная работа трансмутации этой знаменитой традиционной культуры смысла в алеаторном порядке знаков, в порядке симулякров (третьем), совершенно подобном порядку потоков и труб фасада. И чтобы поднять массы на этот новый уровень семиургического порядка, их приглашают сюда — под противоположным предлогом, дабы приобщить их к культуре смысла и глубины.

Необходимо таким образом исходить из аксиомы: Бобур это памятник культурного устрашения. За музейным сценарием, служащим лишь спасению гуманистической фикции культуры, скрывается настоящая работа смерти культуры, и именно к этой настоящей работе культурного траура весело призваны массы.

И они туда ринулись. В этом состоит высшая ирония Бобура: массы ринулись туда не потому, что они пускают слюну при виде этой культуры, которая им была недоступна на протяжении веков, но потому что им впервые предоставляется случай массово участвовать в этой масштабной работе траура по культуре, которую они в глубине души всегда ненавидели.

Таким образом, недоразумение тотально, когда Бобур выдают за массовую культурную мистификацию. Массы спешат туда, чтобы насладиться этой казнью, этим расчленением, этой операциональной проституцией культуры наконец-то по-настоящему ликвидированной, включая целую контркультуру, которая лишь ее апофеоз. Массы стремятся к Бобуру точно так же, как они стремятся к местам катастрофы, с тем же непреодолимым порывом. Более того: они есть катастрофа Бобура. Их число, их топтание, их ослепление, их зудящее желание все увидеть, все подержать в руках, это объективно смертельное и катастрофичное поведение для всего предприятия. И не только их вес угрожает постройке, но их прилипчивость, их любопытство, уничтожает сами содержания этой культуры анимации. Этот натиск больше не имеет ничего общего с тем, что предполагалось в качестве культурной задачи, это даже ее радикальное отрицание, в своем излишестве и самом успехе. Таким образом, именно масса выполняет роль катастрофического фактора в этой структуре катастрофы, массовой культуре кладет конец сама масса.