Симптом страха

Разумным заслоном против треугольника любовных отношений мог бы стать отказ от той излишней чуткости к другому человеку, которая в итоге неминуемо оказывалась унизительной подачкой для обеих из сторон. Жалость — всегда имитация любви, жалостью нельзя жалеть мужчину. Ленка это знала, однако не в силах бороться с каверзами внутреннего альтруиста, сопротивлялась состраданию ровно настолько, насколько среднестатистический городской воробей готов устоять против жирного мучного червячка. Жертвенность была основой её основ, и она не сводилась к бескорыстной заботе о животных. Не только. Люди как будто тоже лишь животные, иногда лучшие, чаще — худшие, чем те, что ходят на четырёх лапах. Более высокоорганизованным и оттого более уязвлённым, им точно так же требовалась помощь. Ленкино участие в судьбе другого человека в последнюю очередь было тратой времени, и сил, и нервов. В последнюю очередь — её расходом жизни. В первую — это означало самопожертвование. На заклание приносился ты сам, ты, с молоком матери усвоивший сверхъобыденный смысл акта жертвоприношения, кровавого обряда, неотделимого от понятия «во имя». Во имя чего? Во имя личных убеждений. Разве недостаточно? Эта идея, притягательная вовсе не новизной, но реализацией концепции, помогала Ленке жить по совести. Жить по совести — это вовсе не «делай первое, а второе не делай», жить по совести — быть в ладу с самим собой. Тогда и жизнь будет владеть не одной, а многими красками, и создавать такие колоритные нюансы — настоящее ликование цветов.

Увы и ах, в отлаженном механизме духовного контроля присутствовал крошечный изъян, может, даже заводской брак. У добровольной жертвы самозаклания (жертве 24) иногда, кроме убеждений, случались и предубеждения. Всякий раз предвзятости и подозрения исходили не от голоса совести, плоть заменяла её место, и с этим решительно ничего нельзя было поделать. Ущербная Бубина физиология, помноженная на её, Ленкину — нормальную, здоровую (от избытка гормонов организм трещал по швам), обрушала всякие надежды поквитаться с собственной системой ценностей, многократно усложняя ориентиры нравственности и морали новоприбывшим вакантом. В евклидовом пространстве неэлементарных отношений Ленки он — вакант, frei Blonde Bestie — рисковал обвалить геометральную фигуру до квадрата. Математическая логика подсказывала девушке, что из этого неравенства сложно будет выводить решаемое уравнение, поскольку вершины «Аня» и «Тарас» между собой никак не подвязались.

Справедливости ради, следует оговориться, что Ленкина философия отнюдь не опрокидывала чувство морали или нравственности, она даже не преуменьшала эти категории. Колоризованная жизнь, как и разукрашенный вручную фотохром, в большей степени зависел от компетенции того, кто разрисовывал. Что шепчет твоя совесть? Ты должен стать тем, кто ты есть. Sic!

Уже в первый свой рабочий день она услышала это пущенное невзначай словечко. «Расходники, — беспечно сказала Вика Усцелемова, пухлогубая брюнетка с низким декольте, с которой началось похмельное утро понедельника, — они долго не живут. Не трать время на жалость, просто старайся дистанцироваться от эмоций, но не от работы!»

Краткий ликбез для новой сотрудницы «Энималсленда» Лены Милашевич проходил в дверях кабинета, увитого курсивом гравировки на пластмассовом «под золото» шильдике «Коммерческий директор». Табличка сберегалась исключительно для проверяющих органов, хотя помещение давно служило по большей части складом для хранения кулей фасованного комбикорма и прессованного сена. По меньшей части — ровно на треть — это была комната приёма пищи, она же раздевалка. На время проверок дверь запиралась на ключи и пломбировалась пластилином, а инспектирующим торжественно вручался номер контакта. После телефонного звонка ревизоры делались безэмоциональными и нелюбопытными. Постреляв для проформы липкими глазами по углам, они терялись до следующего раза.