Симон

На увещевания не ссориться с невесткой – молодая еще совсем, дай время, всему научится, мать отвечала сыну тирадой, составленной из одних претензий: мол, и делать ничего не умеет, и не научится, потому что в человеке или есть талант вести домашнее хозяйство, или его нет вовсе, и что́ он вообще мог в этой каланче найти – виданное ли дело, когда росту в девушке два с половиной аршина, а размер ноги 39! (Здесь беспардонно подслушивающая под дверью Софья инстинктивно приседала и поджимала пальцы ног, но сердитым шепотом огрызалась – на себя посмотри, карлица!) Список обвинений всегда заканчивался одной и той же фразой – ты ее защищаешь, хотя какая из нее жена, если даже с тобой в постель лечь не хочет!

Уступила Софья настойчивым ласкам Бениамина не только потому, что сама этого захотела, но и из желания насолить свекрови. Утром приволокла простыню с неоспоримыми доказательствами свершившегося в гостиную и оставила на самом видном месте. Ошарашенный возглас настиг ее на выходе из дома. Победно развернув плечи, она ушла на работу, где целый день провела на ногах – сидеть было не очень приятно и даже больновато. Марина, заметив ее счастливую растерянность и лихорадочный блеск в глазах, прищурилась – часом, не беременная?

– Нет, – смутилась Софья. Признаваться, что месяц отказывала законному супругу в ласках, она не стала, верно рассудив, что засмеют, а еще, чего доброго – разнесут по городку. Ей-то ничего, а вот мужу будет неловко.

Первая ночь оставила у нее смешанные чувства – нагота Бениамина вызвала у нее радостные и одновременно неловкие ощущения. Отметив его красивое сложение, она не преминула пройтись по несуразному устройству взрослого мужского тела.

– Не зря бабуля называла вас недоразумениями с бантом! – фыркнула она, ткнув пальцем Бениамина ниже живота и вызвав у него приступ хохота.

– Тебе-то чего удивляться, у тебя ведь четверо братьев! – делано возмутился он.

Софья покрутила пальцем у виска: «Балда, они же не голыми передо мной ходили! А представь, если голыми! Все четверо!» И, поднявшись с кровати, она пробежалась по комнате, вихляя задом и смешно размахивая у себя под животом ладошкой. Дождавшись, когда она сделает круг, он вскочил, сгреб ее в объятия, повалил на кровать. Она уперлась ему в грудь руками, взмолилась – у меня там все болит! Целоваться-то не болит, возразил он. Не болит, согласилась она.

С того дня у Софьи началась новая жизнь. Сокровенная сторона человеческих отношений заворожила и затянула ее в водоворот доселе неизведанных чувств. Софья искренне радовалась, что теперь и ей доступно то потайное счастье, о котором женщины старшего поколения предпочитали не распространяться, притворяясь, что в их жизни его не существует, а молодые стыдливо шушукались, шептали друг дружке на ухо, краснея и отводя взгляд. Она откровенно недоумевала, как можно стесняться того, что делает тебя по-настоящему полноценной. Она не стыдилась чувственной стороны своей жизни и искренне ею наслаждалась. И единственное, о чем сожалела, – что так долго ей противилась.

Три последующих года прошли в любовном угаре: Софья с Бениамином использовали любую минуту, чтобы, уединившись в своей комнате, предаться телесным утехам. Свекровь, не выдержав накала страстей, переехала к дочери – под предлогом понянчиться с недавно родившимся вторым внуком, а на самом деле, чтобы всласть жаловаться на неуемный темперамент невестки и ее бесстыжее поведение.

– Разве так должна себя вести благовоспитанная армянка? – негодовала она, передразнивая вздохи Софьи и тряся туго запеленатым младенцем, словно погремушкой. Дочь – крохотная, щуплая и горбоносая копия матери – отбирала у нее ребенка и угодливо поддакивала – вот что бывает с девочками, которых нещадно балуют с детства! А сама с тоской думала о собственных бесцветных буднях, отягощенных заботой о детях-погодках и постоянным отсутствием мужа, работающего водителем рейсового автобуса дальнего следования.

Мать меж тем, поджав в куриную гузку тонкие губы, громыхала начищенными речным песком до блеска чугунными сковородами, убирая их в посудный ларь.

– И брат твой тоже хорош! – не убавляла пар она. – Смотрит ей в рот, любой каприз исполняет! «Вот тебе, милая, кольцо, вот тебе браслет», – повторяя за сыном, перечисляла она, загибая корявые пальцы, – всю зарплату до последней копейки на нее спускает! Люди соседний с нами участок продают, нет чтобы прикупить, хозяйство увеличить, дом перестроить! Все ей, ей!

Дочь с превеликой осторожностью заступалась за брата:

– Он ведь и тебе слова поперек не говорит, мам. И подарков столько надарил. Лисий полушубок, купленный к твоему шестидесятилетию, чуть ли не целого состояния стоил!

Гневная отповедь матери не заставляла себя долго ждать.

– Ты не его, а меня должна защищать, ясно? Всю душу мне вынули, что твой брат, что его неуемная, падкая на непристойности женушка! Ребенка бы хоть родили, может, тогда успокоились бы!