Сильвио

За всеми формами, за дымкой жизни тленной?

Базилио.

   Нет, лгать я не хочу, там, за пределом знаний,

   Тебя наука к Тайне приведет:

Твой ум слабеющий коснется вечной грани —

И больше ни на шаг не двинется вперед.

И как бы ни дерзнул глубоко погружаться

К началам бытия в природу человек —

Он будет к роковой загадке приближаться —

        И не решит ее во век.

Сильвио.

        На что же мне твоя наука?

Чем безнадежнее, чем глубже сознаю

Пред тайной мировой беспомощность свою.

Тем жизнь бессмысленней, тем нестерпимей мука.

Базилио.

Ты к невозможному стремишься.

Сильвио.

        Бороться с нищетой, изнемогать, трудиться,

Потом, когда бедняк в сырой земле сгниет,

Удобрив чернозем, из почвы хлеб родится.

Из хлеба — жизнь людей, но люди возвратиться

Должны к сырой земле, — и снова хлеб взрастет:

        Из жизни — смерть, из смерти — жизни всходы, —

Таков круговорот бессмысленной природы.

Но если б знал его счастливый твой мужик.

Но если б он свое ничтожество увидел,

И не был бы так груб, невежествен и дик, —

Он проклял бы судьбу, он жизнь бы ненавидел.

Так вот твой идеал? Отречься от всего.

Уснуть животным сном, убить в себе рассудок,

Весь век в поту, в грязи работать для того,

Чтоб завтра чем-нибудь наполнить лишь желудок?

Пускай убьет меня безумная тоска,

За мирный сон души я не отдам сознанья!

        Не надо мне тупого прозябанья.

Покорности скотов и счастья мужика!

Ведь жизни внутренней незримые богатства.

Сокровища ума, следы наук. искусств, —

Их истребить нельзя, и я во имя братства

Отречься не могу от прежних дум и чувств.

В деревне, за сохой, я, в нищенской одежде,

Останусь богачом изнеженным, как прежде.

С народом не сольюсь в неведомой глуши.

Я сброшу горностай, забуду трон, величье.

Но что все внешние, ничтожные отличья

Пред этим внутренним неравенством души!

Идти в народ шутом в наряде маскарадном…

Но сам мужик мое стремление к добру

Сурово заклеймит укором беспощадным.

        Как недостойную игру,

Мечту для бедных. Быть товарищем и братом.

Бежать из городов, в полях найти приют,

Нужду, и черствый хлеб, и деревенский труд —

Ты можешь сделать все утонченным развратом.

Наружностью бедняк, ты клад душевных сил,

Ты роскошь внутренних неравенств сохранил.

А между тем в глазах глупцов ты вдохновенный

Апостол-труженик, могучий и смиренный.

И вот не жертвуя, не тратя ничего,

Твой праздный ум пленен роскошною забавой.

И беспредельного тщеславья своего

Ты жажду утолил легко добытой славой.

        Так прихотливый сибарит

Суровой пищею искусно раздражает

        Уснувший, дряхлый аппетит,

И на мужицкий хлеб все пряности меняет.

        Проклятье всем! Вы лжете оба,

В груди от ваших слов сильней тоска и злоба.

Там, в мирной тишине жилища твоего,

Старик, ты выдумал слияние с народом,

А ты, король, свою науку для того,

Чтоб утешать себя хоть призрачным исходом,

        Чтоб хоть миражем заслонить

        У ног зияющие бездны…

Но я правдивей вас; я смел разоблачить

Трусливый ваш обман смешной и бесполезный.

Уйдите прочь!

Базилио и Клотальдо уходят.

Сильвио.

        Теперь мы, скорбь, с тобой вдвоем.

        Я не дрожу, я не бледнею.

И если узел твой распутать не сумею —

        Я рассеку его мечом! Пора покончить с шуткой глупой,

        Пора мне вырваться из пут…

        Честней совсем не жить, чем тупо

        И подло жить, как все живут.

        Удар — и смолкнет боль сознанья

        Среди мгновенной тишины,

        Удар — и кончены страданья

        И все вопросы решены…

Там, на глади морской, исчезая вдали,

Блеск луны отражен, как серебряный путь.

Если б мог я умчаться по нем от земли.

Чтобы в лунном сияньи навек потонуть.

Я без дум и без мук невозвратно б исчез

В этом мягком, волнистом тумане небес…

Я бы умер, как отблеск холодной луны.

На трепещущем лоне певучей волны…

        Зачем же медлю я? Не ты ли,

        Надежда вновь зажглась? Умри,

        Умри навеки; до зари

        Я буду горсть могильной пыли.

        И я ведь знаю: чуть отдам

        Всю душу страсти и желаньям,

        Как разрушать начну их сам

        Неумолимым отрицаньем.

        И если снова вера мысль убьет,

        Исчезнет воли напряженье,

        И мне всю душу обольет

        Смертельным холодом сомненье.

        Нет, жить нельзя: так дикий конь

        Из-под узды на волю рвется,

        И весь он трепет, весь огонь,

        Как будто вихрем унесется —

        Но всадник опытный вонзит

        Ему в бока стальные шпоры —

        И никнет грива, меркнут взоры,

        И кнут он терпит, и дрожит…

Если б знать мне, о чем эти волны поют?..

И не та же ли скорбь, как меня, их гнетет?..

Обещая мне вечный покой и приют,

Что-то к пропасти манит меня и влечет…

Жду от них я чего-то, мучительно жду,

И зовут меня волны: «Приди к нам, приди,

Та же скорбь, как твоя, в нашей вольной груди…»

Слышу, волны, призыв ваш… я скоро приду…

        Лишь шаг — и смерть…

Наклоняется и смотрит в море. За сценой шум, доносятся голоса.

Голос женщины.

Король, отец родной, помилуй, защити!

Голос пажа.

Напрасны все твои мольбы и крики

        Я не пущу тебя.

Голос женщины.

                Пусти,

Иль силой я ворвусь!..

Вбегает женщина, бледная, в разорванной одежде, за нею паж с факелом.

Паж.

                Король, прости…

Я удержать не мог…

Женщина.

                Пощады, царь великий,

Пощады мне!

Сильвио.

Кто ты?

Женщина.

Я мать.

Сильвио.

Что ты хочешь?

Женщина.

        Царь, нет больше силы ждать,

Пощады! Я весь день у твоего порога

Свидания с тобой молила ради Бога.

Солдаты пьяные смеялись надо мной

И вдовьи жалкие седины оскорбляли

        И надругались, и прогнали.

Тогда прокралась я, как вор, во тьме ночной,