Сильвия и Бруно

— Нет, его пока что нет, — сообщил малыш. — Он разговаривает с кем-то на улице, рассказывая, как здорово он напился на прошлой неделе.

Пока мы разговаривали, из двери вразвалочку вышел один из посетителей. В одной руке он держал трубку, в другой — кружку с пивом, и направился прямо к нам, словно собираясь поглядеть, что делается на улице. Трое раскрасневшихся и полупьяных приятелей, каждый из которых держал в руке по кружке с пивом, наблюдали за ним, высунувшись из окна.

— Ну как, не видно его? — спросил один из них.

— Никак не пойму, — отвечал гуляка, пошатываясь и вплотную подходя к нам. Сильвия поспешно потянула меня в сторону.

— Спасибо, милая, — проговорил я. — Я и забыл, что он нас не видит. А что было бы, если бы я остался на месте, а?

— Сама не знаю, — честно призналась девочка. — С нами с Бруно ничего бы не случилось, но вы — совсем другое дело. — Она сказала это своим обычным голосом, но гуляка ничего не заметил, хотя она стояла буквально в полушаге от него и смотрела прямо ему в лицо.

— Идет! Идет! — крикнул Бруно, указывая на дорогу.

— Идет! Наконец-то! — как эхо, подхватил гуляка. Едва не задев Бруно по голове, он протянул руку и трубкой указал на приближающегося приятеля.

— А ну-ка, хором! — крикнул из окна один из краснолицых выпивох, и в ответ добрая — точнее, пьяно-недобрая — дюжина голосов подхватила нестройным хором буйный припев:

Мы ревем, как медведь,
     Мы — гуляки!
Мы ужасно любим петь,
Баловаться и шуметь;
     Мы — гуляки,
     Забияки!

Гуляка, пошатываясь, опять побрел в пивную, подтягивая залихватскую песню. И когда Вилли наконец подошел к дверям, на улице оставались только мы с детьми.

Глава шестая ЖЕНА ВИЛЛИ

Он направился было к дверям, но дети опередили его. Сильвия взяла его за руку, а Бруно что было силы толкнул его в противоположную сторону и завопил: «Пшел прочь! Пади! Прочь отсюда!» (этому он, видимо, научился у извозчиков).

Вилли не обратил на них никакого внимания; он просто почувствовал странный толчок, и не более того. Однако он принял это за знак свыше и счел за благо пройти мимо.

— Нет, не пойду, и все, — пробурчал он. — Только не сегодня.

— Ну, кружечка пивка тебе не повредит! — заорали его друзья из окна. — И две не повредят! И дюжина тоже!

— Не-эт уж, — отвечал Вилли. — Я спешу, да и не хочу.

— Как? Ты — и вдруг не выпьешь, старина Вилли? — закричала вся пьяная компания. Но «старина Вилли» не пожелал вступать в спор и поспешно зашагал прочь. Дети следовали за ним, чтобы удержать, если он вдруг передумает.

Некоторое время он шел довольно быстрым шагом, засунув руки в карманы и насвистывая какую-то песенку. Его победа над собой была почти полной, но внимательный наблюдатель наверняка заметил бы, что его что-то мучило; допев один мотив, он поспешно принимался за другой, словно боясь тишины.

Нет, это был не старинный страх, вдруг овладевший им — страх, ставший его мрачным спутником каждую субботнюю ночь, когда он кое-как доползал до ворот сада и слышал крики и попреки жены, пробуждавшие в его усталой голове отзвук куда более грозного и неумолимого голоса — безразличия и безволия… О, это был совсем другой, новый страх: жизнь вдруг предстала ему в совершенно ином, ослепительном и непонятном, свете, и он никак не мог понять, как теперь пойдут их домашние дела, как к нему будут относиться жена и дочка… И эта неопределенность рождала в его душе пугающее чувство.

Наконец на его дрожащих губах умолк последний мотив, и Вилли, завернув за угол, увидел свой домик, у ворот которого, скрестив руки на груди, стояла его жена и понуро глядела на дорогу. На лице ее не выражалось ни искорки надежды — только мрачная тень каменного отчаяния…

— Привет, муженек! Как ты рано сегодня! — Эти слова, встретившие его, могли бы порадовать Вилли, если бы не горький тон, которым они были сказаны. — Ну, с чем вернулся домой из веселой компании? Наверняка с пустыми карманами, верно? Или пришел поглядеть, как умирает твоя дочка? Малышка просит есть, а у меня просто нечего дать ей! А тебе хоть бы что! — Жена распахнула калитку и впустила его, не спуская с муженька сердитого взгляда.

Муж ничего не ответил. Медленно, опустив глаза, он прошел в дом, а жена последовала за ним, не проронив ни слова. Но как только он уселся на стул, скрестил руки на груди и опустил голову, она продолжала свои упреки.

Мы подумали, что не будет ничего дурного, если мы войдем следом за ними: в другой раз нас мигом выставили бы, но на этот раз мы как-никак оставались невидимками и могли, словно бесплотные духи, свободно входить куда угодно.