Сильвия и Бруно

Бруно тоже с нетерпением глядел на нее, и когда она, кое-как спрыгнув с «холма», принялась бегать взад-вперед по дорожкам, он осторожно последовал за ней, по-видимому, опасаясь, что ее мнение о новом облике сада будет сильно отличаться от его собственного. Но когда она наконец глубоко вздохнула и вынесла свой вердикт, то бишь приговор, произнеся его громким шепотом и не обращая ни малейшего внимания на грамматику: «Это… это самая прекрасная вещь на свете, которую мне доводилось видеть!» — на лице у малыша появилась довольная улыбка, как если бы все судьи и суды присяжных Англии вынесли приговор в его пользу.

— Неужели все это сделал ты, Бруно? — воскликнула пораженная девочка. — И все это — для меня?

— Мне немного помогли, — начал Бруно, как нельзя более довольный ее изумлением. — Мы провозились с этим весь вечер, и я подумал, что тебе понравится… — В этот момент губки у малыша начали подергиваться, и не прошло и минуты, как он расплакался и, бросившись к Сильвии, порывисто обнял ее за шею, уткнувшись лицом в ее плечико.

В голосе Сильвии тоже послышалась легкая дрожь; она прошептала:

— Ну что с тобой, мальчик мой? — И она, обняв малыша, нежно поцеловала его.

Но Бруно только прижался к ней и никак не мог успокоиться до тех пор, пока не признался:

— Я х-х-хоттел… повыдергать… все твои цветы… но я б-б-больше… никогда не б-б-б-буду…

Тут он опять расплакался, и конец фразы утонул в горьких всхлипываниях. Наконец малыш с трудом выговорил:

— Мне… ужасно… понравилось… сажать цветы для тебя, Сильвия; никогда еще я не чувствовал себя таким счастливым. — С этими словами он поднял свое розовое заплаканное личико, словно ожидая поцелуя.

Сильвия тоже не смогла сдержать слез и проговорила только: «Бруно, милый мой!» и «Я тоже никогда не чувствовала себя такой счастливой!» Но для меня так и осталось тайной, почему эти очаровательные дети, испытав такое блаженство, вдруг так горько расплакались…

Я тоже чувствовал себя счастливым, но, разумеется, и не думал плакать: знаете, мы, «двуногие громадины», всегда предоставляем это феям. Не успел я подумать, что, похоже, собирается дождь, как мне на щеку упало несколько капель.

Тем временем дети опять отправились в сад и принялись осматривать цветок за цветком, словно это была некая фраза, которую им надо было прочесть вдвоем. Правда, вместо запятых в ней раздавались поцелуи, а вместо точки в конце последовало долгое и крепкое-крепкое объятие.

— Кстати, ты догадалась, что это была моя месть, а? — начал было Бруно.

Сильвия весело рассмеялась.

— Что ты хочешь этим сказать? — отозвалась она. С этими словами она поправила свои темные волнистые кудри и взглянула на него светящимися глазами, в которых поблескивали невысохшие капельки слез.

Бруно набрал в грудь побольше воздуха для смелости.

— Я имею в виду отмщение, — проговорил он, — ну как ты не понимаешь! — И он поглядел на нее со счастливым и гордым видом, ужасно радуясь, что наконец-то последнее слово осталось за ним, так что я даже позавидовал ему. Я подумал было, что Сильвия и впрямь не поняла его, потому что она опять обняла его и расцеловала в обе щечки.

Так они и продолжали целоваться и миловаться посреди лютиков, крепко взявшись за руки и шепча на ухо друг другу всякие нежности, и никто из них даже не поглядел в мою сторону. И когда я уже совсем было потерял их из виду, Бруно, слегка повернув головку, небрежно и едва заметно кивнул мне через плечо. Такова была его благодарность за все мои старания! Последнее, что я видел, была Сильвия. Остановившись и продолжая обнимать Бруно, она прошептала ему на ухо:

— Представляешь, Бруно, я забыла это ужасное слово. Ну, то, которое ты упоминал. Напомни его мне, а? Ну последний разочек, мой хороший!

Но Бруно наотрез отказался вспоминать это слово.

Глава шестнадцатая КРОКОДИЛЬИ МЕТАМОРФОЗЫ

Все Таинственное и тем более Волшебное в моей жизни мигом кончается, и опять воцаряется будничная Обыденность. Я направился к дому Графа, поскольку приближался «мистический час», то бишь пять пополудни, и я знал, что хозяева всегда собираются в это время выпить чаю и немножко пообщаться друг с другом.

Леди Мюриэл и ее отец оказали мне теплый, даже задушевный прием. Они оба не принадлежали к числу завсегдатаев роскошных модных салонов, привыкших скрывать такие и подобные им добрые чувства под непроницаемой личиной невозмутимого спокойствия. Знаете, Железная Маска наверняка был в своем веке редкостью, даже уникумом, а в сегодняшнем Лондоне в его сторону никто и головы не повернул бы! Нет, хозяева дома были совсем другими людьми. Если на их лицах появлялась довольная улыбка, значит, им в самом деле было приятно. И когда леди Мюриэл, ослепительно улыбаясь, говорила: «Я очень рада вас видеть!» — я знал, что она в самом деле рада.