Сильвия и Бруно

Как только дети подошли поближе, песня смолкла, но, к моей радости, Бруно предложил: «Сильвия, а Сильвия! Давай споем все сначала! Это так весело!» Девочка отвечала: «Хорошо-хорошо. Только запевай сам».

И Бруно запел — тем самым тоненьким детским голоском, который я отлично помню.

Что за сила велит быстрой пташке вернуться
     В свое гнездышко к малым птенцам
И усталую мать заставляет проснуться
     И поправить постель малышам?
Что за чудо: щебечет малыш на руках
     Голоском легкой ласточки вновь?

А затем случилось самое удивительное чудо из всех тех чудес, которыми был столь обильно отмечен год, хронику коего я и пишу здесь, — я впервые услышал, как Сильвия поет. Правда, петь ей пришлось совсем немного, всего несколько слов, и притом едва слышным голосом, но очарование и благородство ее голоса просто не поддаются описанию. Никакая земная музыка не в силах передать этого.

Это тайна, о ней можно только шептать,
     Ибо имя той тайне — Любовь!

При первых же звуках ее голоса мое сердце пронзила щемящая боль. (Такую пронзительную боль я испытывал прежде лишь один раз, и порождена она была не слухом, а зрением и возникла в тот самый миг, когда я увидел совершенную красоту. Было это на одной из художественных выставок в Лондоне, где в толпе посетителей я лицом к лицу столкнулся с маленькой девочкой поистине неземной красоты.) В следующий миг слезы так и брызнули у меня из глаз; мне хотелось выплакать всю душу, изнемогавшую от блаженства. А еще через миг меня охватило чувство благоговейного трепета, почти ужаса. Наверное, нечто подобное испытывал Моисей, услышав с неба слова: «Сними обувь твою с ног твоих, ибо место, на котором ты стоишь, есть земля святая». Фигурки детей стали почти призрачными и светящимися, словно метеоры, а их голоса слились в поистине небесной гармонии мелодии:

     Верю: это Любовь,
     Знаю: это Любовь,
Это может быть только Любовь!

А через миг они опять обрели обычный облик. Бруно продолжал один:

Что за голос звучит, когда ярость пылает
     Над пучиной мятежных страстей
И смятенную душу с судьбой примиряет,
     Словно рукопожатье друзей?
Что за музыка все существо заполняет
     И волнует нам душу и кровь?

Сильвия продолжала (на этот раз ее голос звучал более ясно и твердо):

Это тайна: ее никому не постичь,
     Только имя той тайне — Любовь!

И чистый хор звонких голосов подхватил:

     Верю: это Любовь,
     Знаю: это Любовь,
Это может быть только Любовь!

Затем опять зазвучал тонкий высокий голосок Бруно:

Что за кисть тут и там всем полям и холмам
     Подарила их пышный наряд,
А лужайки от пыла мягкой тенью укрыла
     И пастись пригласила ягнят?

И вновь послышался нежный, серебристый, поистине ангельский голос, и я едва мог разобрать слова:

Эта тайна — не вам, злым и черствым сердцам:
     Ангел с неба поет ее вновь,
И поймет ее дух всяк, имеющий слух,
     Ибо имя той тайне — Любовь!

И Бруно весело и громко подхватил:

     Верю: это Любовь,
     Знаю: это Любовь,
Это может быть только Любовь!

— Как здорово! — воскликнул малыш, когда дети подошли почти вплотную, так что нам пришлось даже посторониться, чтобы пропустить их. Нам достаточно было протянуть руку, чтобы прикоснуться к ним, но мы удержались от этого.

— Не стоит мешать им и останавливать! — проговорил я, когда дети прошли мимо нас и опять ушли в тень. — Они ведь нас даже не видели!

— Да, не стоит, — вздохнув, повторила леди Мюриэл. — Ах, как мне хочется опять увидеть их в обычном облике! Но мне почему-то кажется, что этого никогда не будет. Они навсегда ушли из нашей жизни! — Она опять вздохнула и не проронила больше ни слова до тех пор, пока мы не вышли на дорогу, точнее — на развилку, ведущую к моему дому.

— Ну вот, здесь я вас покину, — произнесла она. — Мне хочется вернуться, пока еще не совсем стемнело, а мне еще надо навестить подругу. Спокойной ночи, друг мой! Давайте встречаться как можно скорее и, главное, чаще! — добавила она неожиданно теплым и нежным тоном, от которого у меня так и затрепетало сердце. — «Немногие нам дороги на свете!»