Сильвия и Бруно

Словами не описать прелести маленькой компании, на которую наткнулся мой заметавшийся взор. Она расположилась на мшистом лоскутке, устилавшем ствол поваленного дерева: Сильвия, лежащая на боку утопив локоток прямо в мох, в то время как её розовенькая щёчка покоилась на раскрытой ладони, и Бруно, растянувшийся у её ног прислонясь головой к её коленям.

— Слишком волнистые? — только и смог я сказать от неожиданности.

— Я не привереда, — беззаботно сказал Бруно, — но мне больше нравятся прямые животные.

— Но ты же любишь, когда собаки виляют хвостом, — возразила Сильвия. — Признайся, Бруно!

— Но в собаке всё равно есть ещё много прямого, правда, господин сударь? — обратился Бруно ко мне. — Вам же не хочется иметь собаку, у которой нет ничего, кроме головы и хвоста?

Я согласился, что такая собака была бы совершенно неинтересной.

— Таких собак в природе и не существует, — заверила Сильвия.

— Они будут существовать, — возразил Бруно, — если Профессор укоротит одну для нас!

— Укоротит одну? — переспросил я. — Это что-то новенькое. А как он это сделает?

— У него есть такая замечательная машина... — начала объяснять Сильвия.

— Укоротительная машина, — встрял Бруно, который не мог допустить, чтобы такой интересный рассказ оказался у него похищен, — и если вы кладёте в неё что-нибудь с одной стороны, да? — а он покрутит ручку и это выходит с другой стороны, то оно получается короче!

— Короче-прекороче! — подтвердила Сильвия лучше всякого эха.

— И один раз, когда мы ещё были в Запределье — ну, вы знаете, перед тем, как мы пришли сюда, в Сказочную страну, мы с Сильвией принесли ему большого Крокодила. И он его для нас укоротил. И Крокодил стал таким забавным! Он всё оглядывался по сторонам и приговаривал: «Куда подевалось остальное?» И глаза у него с лоба глядели так печально...

— Не говори «лоба»! — перебила Сильвия.

— Сильвия права, — по-взрослому отвечал Бруно, — я не говорил «оба». Только один тот глаз, который не мог увидеть, куда девалось остальное. А тот глаз, который мог видеть, куда...

— И насколько же коротким получился Крокодил? — перебил я, потому что рассказ детишек становился всё запутаннее.

— Наполовину коротким, чем когда мы его словили — сказал Бруно. — Вот такой, — добавил он и расставил руки, насколько смог.

Я попытался вычислить, что же тогда от него осталось, но понял, что эта задача слишком сложна для меня.

— Но вы же не бросили несчастное животное, так сильно укороченное той машиной, а, дети?

— Нет, не бросили. Мы с Сильвией отнесли его назад к Профессору и там его растянули... Насколько он стал длиннее, Сильвия?

— В два раза с половиной и ещё чуточку, — ответила Сильвия.

— Боюсь, это понравилось ему не больше, чем когда его укоротили.

— Нет, это ему больше понравилось! — поспешил заверить меня Бруно. — Он стал гордиться своим новым хвостом. Вы ещё не встречали крокодила, который так сильно гордится своим хвостом! Посудите сами: теперь он мог развернуться и пойти гулять по своему хвосту до самого кончика, а потом назад по всей спине до самой головы.

— Не до самой головы, — сказала Сильвия. — До самой головы он не смог бы дойти.

— А он доходил! — победно вскричал Бруно. — Вы не видели, а вот я видел собственными глазами. И он прохаживался, качаясь из стороны в сторону, словно никак не мог проснуться, потому что он думал, что спит. Обе свои передние лапы он поставил себе на хвост и всё ходил и ходил у себя по спине. А потом он гулял у себя по лбу. А потом он немножко прогулялся у себя по носу. Вот так!

Я снова попытался представить, каким же Крокодил сделался теперь, но эта задачка была почище первой.

— Ни за что на свете нет таких крокодилов не ходят они по своей голове неправда! — заверещала Сильвия, слишком задетая за живое, чтобы заботится о грамотности своих восклицаний.

— Вы просто не знаете, из каких соображений он так ходил! — презрительно отмахнулся Бруно. — Это было очень веское соображение. Я сам его слышал: «Почему бы мне не прогуляться у себя по голове?» И вот он взял и прогулялся!

— Ну разве же это веское соображение, Бруно? — спросил я. — Почему бы тебе не взобраться на дерево?

— И заберусь, — ответил Бруно, — мы ещё даже не кончим разговаривать, как я буду наверху. Только не можем же мы спокойно разговаривать, когда один лезет на дерево, а второй не лезет!

Мне подумалось, что мы не сможем «спокойно» разговаривать, даже если одновременно станем влезать на дерево, но я понимал, как опасно спорить с теориями Бруно, так что решил не развивать эту тему, а лучше расспросить насчёт машины, которая способна удлинять вещи.

На этот раз Бруно стал в тупик и предоставил отвечать Сильвии.

— Она похожа на каток, — сказала Сильвия, — и когда в неё кладут вещи, они там пропихиваются...

— И притесняются, — вставил Бруно.

— Да, — Сильвия не стала возражать против употребленного Бруно технического термина, но повторить его не отважилась. Возможно, она услышала его впервые. — Они там... стесняются... и затем выходят — такие длинные!