Сильвестр

— Но это ещё не всё, отче Сильвестр… Не могу я уйти, не устроив царство своё… Что в духовную записать? Кому власть, кому венец свой передать? Нуждаюсь в совете твоём, святой отец…

— На всё воля царская твоя, государь. Как скажешь ты, так тому и быть.

— Не крутись, святой отец… Хотя бы перед концом моим близким, прошу тебя, не крутись… Сыну моему, младенцу сущему, и матери его, царице моей благоверной, блюдя обычай российский? Или брату моему возлюбленному,[50] князю Владимиру Андреевичу, мужу зрелому и властному? Или ещё что присоветуешь? А, Сильвестр?

— Не знаю я, государь… Не знаю. Поверь мне, убогому… Сам посуди: мыслимое ли то дело мне, смиренному служителю церкви Христовой, мешаться в такие великие дела? Как наставит тебя Господь — так и поступай…

— И вновь прошу, вновь молю тебя, отче: перестань петлять… Не крутись, не до того сейчас… Как быть мне, святой отец? С чем предстану я пред Господом моим? И какой ответ дам Ему в долге моём царском, в державе моей, Он же, благий, вручи мне её?

— Иване, Иване… Сын мой духовный! Или не видишь ты, что не по силам мне, недостойному, ноша сия? Зачем понуждаешь меня? Зачем возлагаешь на меня бремя решений властных, не подобающих ни сану, ни худородству моему?

— Негоже говоришь, святой отец… Нехорошо говоришь… Или не ты был пастырь и наставник мой во всех делах моих, мало не со дня воцарения моего? А теперь? Бросаешь меня?

— Нет, государь! Нет! Коли так… Коли так, то дозволь мне тогда, смиренному, молитву сотворить здесь, при постеле твоей? Дозволь воззвать к Господу — может, просветит Он меня?

— Молись, отче… Молись… Я подожду… Бога зову в свидетели: без совета с тобой волю свою последнюю я не оглашу… И духовной моей не подпишу…

И упал благовещенский поп на колени перед лампадою, пред ликом Господа нашего Исуса Христа, что висел в углу царской опочивальни. И осенил себя размашистым крёстным знамением, и воздел очи свои горе. А перекрестившись, уронил поп многодумную голову свою на грудь, и прикрыл веки, и затих, погружаясь в сокровенные тайны своего сердца и уходя от мира сего мятежного к иным, горним мирам.

Молча, сдерживая дыхание, смотрели на него все, кто был в царской опочивальне, — и братья Захарьины, и лекари дворцовые, и сама царица, привставшая в тревоге и смятении с постели умирающего супруга своего. Лишь один царь, казалось, был безразличен ко всему. Откинутая в изнеможении голова государя недвижно покоилась на подушках, и бессильны были длинные, за один лишь день до синевы исхудавшие руки его, вытянутые вдоль одеял, и лоб, и остро вздёрнутый кверху кадык его были мокры от пота. Но мутные глаза царя оставались раскрыты, и по лёгкому дрожанию их век можно было понять, что царь в памяти и тоже ждёт, на что наставит верного богомольца его Господь.

Что мог сказать повелителю своему благовещенский протопоп? А вернее, что должен был он сказать? И какова она, воля Господа? И какова она, воля державного царя? А самое главное- как лучше будет оно для Русской земли, коли и вправду не сегодня-завтра призовёт Всевышний питомца его пред светлые очи Свои?

Не готов был поп к такому испытанию. И не думал он никогда, что настанет в его жизни день, когда придётся ему отвечать на столь великий и страшный вопрос. И застонал, и заметался поп в горькой тоске, качая седою своею головою и кладя один за другим земные поклоны до самых до дубовых половиц…

Что может хотеть царь? И что может быть в той духовной? Одно из двух. Либо престол российский наследует первенец царя царевич Димитрий, пеленочник малый и беспомощный, а правительницей при нём до совершеннолетия будет государева вдова, царица Анастасия Романовна, либо передаст царь престол двоюродному брату своему, князю Владимиру Андреевичу Старицкому, мужу славному и воинскою доблестью и умом своим высоким, государственным, а царицею при нём будет мать его, богомольная княгиня Евфросинья. И сомнения нет, что царь хотел бы в согласии с московским обычаем оставить трон прямому наследнику своему. Но тут есть опасность для блага державы Российской, и опасность та воистину велика! Не Анастасия Романовна будет править, а лихие и алчные братья её, бояре Захарьины. И вельможество российское конечно же не потерпит их над собой, и оттого будут на Руси опять несогласие в людях и мятеж. Но таких же бед и несчастий должно ожидать, коли царём станет Владимир Андреевич, только мятежной стороной тогда будут Захарьины, и вся их многочисленная родня, и все могущественные московские роды, близкие к ним. И как бы ни был достоин по добродетелям своим царского венца князь Старицкий, не миновать и при нём раздоров, и смуты, и великого нестроения в державе Российской. А что оно означает — не раз уже видели то люди московские, и не дай им Бог снова увидеть его…