Силуэт в сумерках

Он пытался сопротивляться. Правда, очень недолго и откровенно слабо. На какой-то миг я и сама очнулась, задумавшись, что же, собственно, творю. В голове не нашлось даже намёка на разумное объяснение. У меня ведь был Питер, с которым вроде намечались какие-то отношения, возможно, даже серьёзные.Но сейчас...именно сейчас я просто не могла оставаться одна. Хотелось чувствовать себя кому-то нужной. Или хотя бы желанной. Да просто живой!

И что обиднее всего, если я, даст бог, благополучно выберусь из этого кошмара, всё равно наслушаюсь оскорблений на три жизни вперёд. Останется только всплакнуть на могилке доброго имени и хорошей репутации. Так какой смысл беречь то, чего всё равно уже нет, если тебя так целуют? Было в этом что-то дикое и безумное. Настоящее.

Руки отчаянно дрожали, но проклятую пряжку ремня я победила. С остальным мне помогли, я даже не поняла, когда и как. Выгнулась с тихим стоном, запрокидывая голову, отдавая главную роль, подставляя поцелуям и прикосновениям грудь. До странности отчётливо понимая, что уже происходит и ещё произойдёт, и почему-то точно зная, что всё это правильно, более того, необходимо. Именно здесь и сейчас, именно так. Я точно знала, чего хочу.

Почему он так тянул и медлил?! Разве не понимал, что мне не нужны эти бесконечно нежные, осторожные касания губ и пальцев? Я была готова, я уже горела в адском пламени, извиваясь на кровати, даже не пытаясь сдерживать стоны.

Губы, шея, плечо, снова губы. Наконец-то нежности закончились! Я изо всех сил стиснула попавшее в руку одеяло, сжала зубы, задержав дыхание. Больно! Больно... Господи, как вообще может быть так больно и так хорошо одновременно? Нет, нет, ещё, пожалуйста, ещё...

Дыхание пополам со стонами, бешеный стук сердца о рёбра и невыносимый жар, собирающийся в одной точке, раскаляющийся до предела, чтобы вместе с последним вскриком взорваться ослепительной вспышкой. Сдавленный стон рядом. Блаженная слабость и покой. Так хорошо и тепло... Уха коснулся тихий шёпот, но я не разобрала слов, неудержимо проваливаясь в сон.

* * *

Проснувшись, я довольно долго лежала неподвижно, слушая ровное дыхание за спиной. Потом осторожно выползла из-под обнимающей меня руки и пошла в ванную. Пустила воду, дождалась, когда она станет тёплой, и встала под душ. Сначала просто стояла, наслаждаясь прикосновениями упругих струек воды, потом принялась отмываться.

Даже странно, но у меня ничего не болело. И крови оказалось совсем немного, всего несколько размазанных по коже капель. Воображение, помнится, рисовало всё совсем иначе: трепетно, медленно, осторожно. И довольно неприятно. А вышло резко, быстро, безумно и... потрясающе.

Столько историй об ужасных сожалениях, столько советов обдумать всё десять раз и в итоге не делать. А я не сожалела ничуть. Может, это потом придёт, когда я пойму, что из-за минутной слабости, желания расслабиться и отвлечься от жуткой реальности, разрушила свою жизнь? Но каким же это образом? Если любят, то любят какой есть, со всеми твоими ошибками, а если не любят, найдут к чему прицепиться, будь ты хоть самим воплощением совершенства.

Да и вообще, в первую очередь подумать стоило не о том, как ко мне будут относиться другие люди и я сама, а о более, так скажем, материальных возможных последствиях. О том, собственно, что от подобных порывов имеют свойство появляться дети.

Тёплая вода струилась по коже, а я напряжённо раздумывала. Теоретически шансы очень малы, но календарный метод неспроста считается самым ненадёжным. Тем более, последние недели выдались у меня не из простых, мало ли что там могло сбиться. Вот через пару-тройку дней и узнаю.

Закрыв кран, я взялась за полотенце, про себя кляня на чём свет стоит всех борцов за нравственность разом. За нравственность, ха! От презервативов, значит, нравственность никак не страдает, что их на каждом углу продают, а вот таблетки — ужас и разврат, только по рецепту и с разрешения мужа. Письменного. Чтобы женщина ничего не могла контролировать.

Не дай бог, конечно, но если что, рожать не буду. Не настолько мне нравится собственная жизнь, чтобы обрекать на такую ещё одного человека. К Рейну без претензий: он меня не насиловал, сама напросилась. Даже и говорить ничего не буду.

Вытершись и отжав мокрые волосы, я выбралась из душа и посмотрела на себя в зеркало. Уж не знаю, что ожидала увидеть, но ничего не изменилось. На меня смотрела всё та же девушка, довольно высокая, худая, черноволосая. Пожалуй, немного бледнее обычного — без того светлая кожа приобрела сейчас совсем фарфоровую, прозрачную белизну. Хотя нет, одно изменение всё-таки было: губы заметно припухли и казались особенно яркими на фоне остальной бледности. Под тёмно-зелёными глазами залегли синеватые тени, придавая лицу немного скорбное выражение. Может, будь у меня курносый нос, о котором всегда мечтала, общий вид был бы повеселее, но чего нет, того нет.