Силуэт

В зрелый период Игнатенко заново, по-новому осознаёт себя певцом родного края. Теперь он, как когда-то автор «Тихой моей родины», начинает чувствовать не просто «дежурную» любовь к малой родине, а подлинно сыновью – самую жгучую, самую смертную связь с родной землёй, той самой, в которой когда-то растворилась его мама, в которую ушёл отец:

Я, словно клён, к земле родной прирос.

О, как горчат живительные соки!

Хмелею до невыплаканных слёз,

глотая ветер на обрыве сопки.

(«Я, словно клён, к земле родной прирос…»)

Пройдя через купель «жесточайшей» ностальгии по навсегда утраченному детскому «раю», через ужас осознания конечности земного бытия, через горячее, до сердечной боли сочувствие к соотечественникам, на долю которых из века в век выпадают неисчислимые бедствия и муки, душа лирического героя причащается и очищается, а художественный мир амурского поэта обретает новое качество – подлинно философскую глубину и многомерность, становится художественным космосом.

Поэт ищет возможность побыть «наедине с Предвечным» («У лампады»), пытается отыскать невидимую «линию связи», по которой можно исповедоваться перед Всевышним. И это удаётся: лирический герой Игоря Игнатенко достигает такой высоты, которая позволяет вести (подразумеваемый) диалог не только со своими читателями-земляками, с соотечественниками, но и с Творцом. А для этого нужны не обычные, повседневные слова, а молитвословие. Наряду с прежними, сугубо лирическими жанрами в арсенале зрелого Игнатенко появляются жанры иные – более высокого регистра: молитва, исповедь. Внешний мир в его стихах несколько сужается, сжимается, а внутренний, мир собственной души и собственного духа, напротив, раздвигает свои пределы.

Когда-то Игорь Игнатенко пытался заставить мир услышать себя, а теперь стал слушать мир, чтобы понять и его, и самого себя. На смену пафосу, восклицаниям, порицаниям, прорицаниям, поучениям приходят вопросы, побуждающие к размышлению, к думе. «Родная речь! / Глаголю с колыбели: / вначале: “А!”, / потом: “Агу!”, / затем: “Могу!” Как в ледостав Амур плотнит шугу, / вот так и я словарь свой берегу, / чтоб замолчать и слушать вой метели – / сплошное: “У-у-у!” / Кому? / Чему?..» («В метель»)

А потом, на новом витке спирали, время задавать вопросы сменяется – в стихах последних двух лет – временем молчания:

Пред образами голову склоняю,

держу свечу;

я многого уже не понимаю,

и вот молчу.

Молчание это отчасти тютчевское («Silentium!»), но в большей степени религиозное. Это не банальный отказ в силу каких-то житейских обстоятельств выражать свои мысли и чувства вслух. Это совершенно особое состояние души, жаждущей постичь то, что ускользало прежде, что заслонялось готовыми речевыми формами, заёмной, в том числе книжной мудростью. Это попытка души услышать не очередного «посредника», а именно Его – Того, кто точно знает о смысле бытия, кому открыты тайны жизни и смерти. Эта высшая мудрость открывается молчащему, тому, кто готов смиренно ждать Слово. Именно поэтому, а не по какой-то иной причине, поэт молчит, ждёт: «На грани Тьмы и гаснущего Света / учусь молчать» («Пред образами голову склоняю…», 8 января 2023).

И молчание, сосредоточенность в самом себе вознаграждается сполна: стихи последних двух лет, вошедшие в «Силуэт» – настоящие россыпи простых по форме, но необыкновенно глубоких по мысли строк. О загадке времени: «Старение – суть времени…» («Три времени»). О трудном возвращении к жизни после тяжёлой болезни – ковида: «Дышу. / Пишу. / И не грешу» («Горьких истин кислород», 31 октября 2022). Одно из самых убедительных подтверждений, что молчавший поэт услышал то, что хотел услышать, – «След», один из недавних его шедевров:

Дети, внуки…

Дети внуков —

Это след мой на Земле,

Полный красок,

Линий,

Звуков

В бесконечной стылой мгле.

Я уйду,

А он продлится

В череде иных времён;

Повторят родные лица

Смыслы родственных имён.

И откуда-то…

Откуда?

Путь укажет вечный свет.

Я уйду…

И, значит, буду

Знать, что мой продлится след.

И в заключение хочется процитировать строфу из ещё одного недавнего произведения:

Пора бы подводить итог,

да нет с цифирью сладу.

Я сделал всё, что сделать смог,

а больше и не надо.

(«Последняя воля», 17 декабря 2022)

На этот обращённый к читателям монолог – «последнюю волю» классика литературы Приамурья хочется ответить: «Рановато об итогах. Не всё. Надо, мы очень ждём…»

Долгие лета, Игорь Данилович!

Александр Урманов

доктор филологических наук,

профессор кафедры русского языка

и литературы

Благовещенского государственного

педагогического университета

Моему наставнику