Сильнее времени

– Ну вот! Теперь слезы! Раствор натрий хлор в воде с кое-какими примесями. Хорошо, что вы хоть лазерную электронную машину, как заправскую Машеньку, не научили слезы пускать. Еще пробило бы изоляцию, чего доброго!..

– Ну и смейтесь, смейтесь, смейтесь! – кричала Таня, выбегая из лаборатории.

Профессор некоторое время ходил взад и вперед, потом со стуком поставил на место упавший стул и с горькой иронией произнес:

– Один! Один! О, жалкий жребий мой!..

И профессор Кунегин действительно остался один, без помощников. Он никого из своих сотрудников не подпускал к заветной теме «электронного сердца». Только Таня была его спутницей в дремучем лесу исканий. И Тани с ним не стало.

Не по себе было ему в его «научном одиночестве».

Но он не хотел уступать. Один так один! И он решает продолжать начатую с Таней Лагиной работу. Машенька насыщена прекрасной музыкой, глубокими мыслями, в ней заложена сама поэзия! Нужно только умело запрограммировать ее на выдачу подлинного поэтического произведения. И сейчас это сделает он сам, Кунегин, без всяких дамских слабостей! Уж он-то не будет беседовать с электронной машиной, как с подружкой или собутыльником. Машина получит математические формулы в чистом виде: теория графов, тензорный анализ, векторы, дифференциальные и интегральные исчисления. Никакой навязанной лирики! Она должна прийти изнутри!.. Из машинного нутра!..

И Евгений Кунегин, слушая вместе с машиной скрябинскую музыку, принимается за программирование Машеньки. Он пытается исступленной работой заглушить подавленное состояние, в которое впал после ухода Тани.

Но он добьется своего! Он создаст не просто электронный ум, но и выявит электронные эмоции. Наследники человечества, которым люди уступят свое место на Земле, должны обладать всем богатством чувств своих предшественников и создателей.

Но скрещение усилий пылкого профессора, пытавшегося заморозить свои чувства, и быстродействия холодной машины, искавшей выражения горячих человеческих чувств, дали неожиданный результат.

Профессору некуда было отступать. Певца он пригласил заблаговременно, пришлось ему с научной беспристрастностью прослушать поэтическое произведение машины на музыку Второго этюда Скрябина. Тани не было, поэтому певцу аккомпонировала сама Машенька, в памяти которой были записаны лучшие исполнители, в том числе и этого произведения.

Память сердца

Грустный мир воспоминаний!
Все они, как в речке камни,
Зыбкой тенью в глубине
Лежат во мне,
На самом дне.
Память сердца – злая память.
Миражами душу манит.
В даль ушедшую зовет
Под вечный лед,
Забвенья лед.
 Если б жить сначала,
 Чтоб все прежним стало,
 Чтоб с тобою вместе
 Петь бы наши песни.
 Сердце не остыло.
 Будет все как было.
  Будет ли как было?
Горький плод моих стараний
Может только больно ранить.
Я вернусь к своей весне,
Но лишь во сне,
В последнем сне.
 В реке холодной тонет
 Тепло твоей ладони.
 Счастья касалась память,
 Явью, казалось, станет,
 Но, оказалось, канет
 В тень на дно.
Ах, в сердце ночь, в душе темно…
  Но ты со мной.
  Всегда со мной!..

Обескураженный, в смятенных чувствах, простился Евгений Петрович с певцом, высоко отозвавшимся о поэтическом тексте исполненного произведения.

Кунегин был другого мнения. Собственно, другого мнения не о поэтическом тексте, а о его соответствии с научной задачей, которую он перед собой ставил.

Как могла машина неведомыми путями разобраться в его собственных переживаниях? Как она узнала его внутреннее состояние? Его тоску по ушедшей Тане, которую он сам отверг? И как она могла подслушать их разговор с Таней о памяти сердца? Чудес на свете не бывает. С машиной общался только он сам, значит… значит, он сам и заложил в нее все это «понимание», передал ей в виде математических символов собственную исповедь!

В совершенно подавленном состоянии застал растерянного Евгения Кунегина директор института Александр Сергеевич Пушкарев:

– Ну, Женя, о чем ваши мысли?

– Сказать по правде? Допустим, о Ленинграде.

Люблю тебя, Петра творенье,
Люблю твой строгий, стройный вид,
Невы державное теченье,
Береговой ее гранит… –

процитировал академик.

– Нет, пожалуй, не о Неве думаю, а об академике Гранине. Давно с ним не виделся, – словно оправдывался Кунегин.

– К академику вам надо ехать, Женя, не с пустыми руками. А вы пока что на положении генерала без армии.

– Что верно, то верно, Александр Сергеевич.