Silent Mill

Японец так ревёт от боли, что выстрела почти не слышно. Вторая ключица раздроблена пулей. Самурай валится из кресла на пол и пытается забраться под стол. От его вальяжного равнодушия не осталось и следа.

— Чёрт! — топаю я ногой. — Чёрт, чёрт, чёрт! Дорогой японский сэр, умоляю вас простить меня! Видно, сегодня не мой день. Пожалуйста, позвольте мне ещё одну попытку. Надеюсь, на этот раз пуля не раздробит вам пятку или колено, а попадёт точно в глаз. Я буду очень расстроен, если причиню вам новую боль.

Якудза орёт, с ненавистью и страхом глядя на меня. Белли с восторгом и наслаждением наблюдает за мной. В свете софитов я восхожу на вершину актёрского олимпа и стою там в гордом одиночестве, ибо равных мне просто нет.

— Мне очень жаль, сэр, — продолжаю я, прицеливаясь. — Надеюсь ваши страдания сейчас закончатся.

— Ужасно больно! — наконец-то выкрикивает японец нечто членораздельное.

— Вы бы только знали, как мне жаль, — качаю я головой. — Ни за что, слышите, сэр, ни за что не сообщайте нам шифр! Это станет достойным наказанием таким неумехам, как мы с Пончем. И ещё раз простите, сэр.

Прежде, чем мой палец, дёрнувшись, успевает нажать на скобу, самурай орёт:

— Семь! Будьте вы прокляты! Девять! Вам не уйти, не уйти, слышите! Один!..

Я делаю знак Пончу. Тот бросается к сейфу и начинает вращать верньер. Через пару минут все шесть цифр кода выданы. Сейф издает мелодичный сигнал, в углу его загорается зелёная лампочка. Белли довольно лыбится и движением фокусника открывает дверцу. Даже отсюда я вижу, что верхний отсек забит тугими пачками денег.

— Спасибо, — кланяюсь я самураю на японский манер. — Вы нам очень помогли. Даже не знаю, как вас благодарить. Дружище Белли, оставь мистеру японцу пару пачек.

Пузан вопросительно смотрит на меня, пытаясь понять, шучу я или говорю серьёзно.

— Оставь, оставь, — подтверждаю я серьёзность своих намерений.

Толстяк пожимает плечами.

Ещё через пару минут наша сумка набита пачками банкнот. Ненужные инструменты брошены тут же, у стены. Мы выходим.

Уже когда я готовлюсь захлопнуть дверь, слышу за спиной неясные хрипы, доносящиеся из кабинета. Остановившись, заглядываю внутрь.

Японец сидит на полу у стола. В руке его окровавленный кривой нож. Из вспоротого живота синеватой поблёскивающей личинкой выглядывают окровавленные кишки…

— Зря вы это, — говорю я в его стекленеющий взгляд. — Во что же вы теперь будете есть свой ланч?

— Почему ты не запомнил дорогу, Белли?

— Я запомнил, сэр! — выпучивает глаза толстяк. — Но… но забыл.

Идиот! Впрочем, я не лучше. Но не могу же я, в конце концов, всю работу взвалить на себя. Хоть что-то же этот балбес может?!

Оказывается, ничего.

Вот уже четверть часа мы петляем по глухонемым коридорам без всякой надежды отличить один от другого и найти обратную дорогу к лифту. Переходы похожи друг на друга, как братья-близнецы, как ячейки сот, как песчинки, как чёрт и дьявол — одинаково безлюдны, бездверны, безлики и безнадежны. И нигде не слышно ни завывания лифта, ни человеческого голоса, ни отдалённых шагов. И даже наших шагов по мягким дорожкам не слышно. Такое ощущение, что мы утонули в этих коридорах, в этом здании и теперь безмолвно погружаемся на самое дно, где нет ничего, а только ужас вечности и вечность ужаса.

— Мне страшно, сэр Алонсо, — подрагивающим голосом произносит Понч.

— Не падай духом, Белли, — бросаю я с улыбкой, хотя мне хочется его убить. — Приободрись-ка из своей заветной фляжки. И мне дай глоточек.

Мы останавливаемся, делаем по паре глотков бренди, согретого телом пузана. Это добавляет Пончу немного весёлости, особенно после того как я с улыбкой подмигиваю ему, глазами указывая на сумку, полную денег. Он любовно поглаживает её толстые бока, и мы продолжаем поиски лифта.

После очередного поворота из десятков других поворотов коридор вдруг оживляется, оживает. Дверей в нём нет. Зато впереди и по направлению от нас катится инвалидная коляска. Человек, сидящий в ней, — очевидно, старик.

— Сэр! — окликаю я. — Не уделите нам одну минуту, сэр?

Коляска бесшумно катится вперёд по красной дорожке. На мгновенье мне приходит мысль, что сидящий в ней старик спит. Во всяком случае, он не шевелится. Наверное, Белли думает так же, потому что я слышу его бормотание:

— Да этот старый хрен, похоже, дрыхнет. Или он глухой.

Но «старый хрен» совершенно точно не дрыхнет, потому что коляска уверенно вписывается в ближайший поворот.

Мы прибавляем шагу и когда через минуту оказываемся у поворота, снова видим старика метрах в пятнадцати, всё так же мерно и бесшумно едущего вперёд. А коридор такой длинный, что, кажется, протянулся до самого Уилборо.

— Эй! — снова окликаю я старика. — Сэр, позвольте задержать вас на минуту. Мы, кажется, заблудились в этом чёртовом билдинге.

— Может, в него пальнуть? — предлагает пузан. — Чтобы понял, что для него же будет лучше поговорить с нами.

Я не отвечаю и лишь прибавляю шагу. Старик катится не быстро, так что догнать его будет легко.

Потом я прибавляю ещё.

И ещё.