Silent Mill

— А что же ещё, Понч, — говорю я. — Пойдём внутрь и пересидим всю эту снежную канитель. Внутри наверняка есть где согреться.

— Ну-ну… — неуверенно произносит он. — Это вам придётся без меня, наверное, сэр. Белли ни за какие калачи не пойдёт внутрь этой хибары. Каждому деревенщине известно, что на брошенных мельницах селятся черти.

— Дело твоё, Понч, — произношу я как можно бодрее и равнодушнее, вешая на плечо дорожную сумку. — Сиди тут и мёрзни. А я пойду внутрь, завалюсь на кровать мельника и буду дрыхнуть. В крайнем случае, найдётся там охапка сена.

Снова, теперь уже оглушительно, над самой головой раздаётся тот скрежет, который долетел до нас несколько минут назад из снежной замути. Мельничные крылья вдруг трогаются с места, делают четверть оборота и, дрогнув, снова замирают. Остатки нападавшего на лопасти снега холодной пылью осыпаются вниз, колют лицо. За моей спиной бледный как вата Понч бледнеет, наверное, ещё больше, а глаза у него лезут из орбит. Нет ведь никакого ветра, даже намёка на ветер нет. Только снег, медленными и крупными хлопьями опадающий с невидимки-неба. У меня внутри тоже что-то нехорошо напрягается и подрагивает. Стараясь ничем не выдать тревоги, я весело говорю:

— Ну, ладно, Белли, я пошёл.

Голос, наверное, выдает меня с головой: он сухой, ломкий и нерешительно подрагивает.

— Вы же не бросите меня здесь, — Понч, кажется, не замечает моей игры. Он подходит и заглядывает мне в лицо. — Я же замёрзну до смерти.

— Ты можешь ехать дальше, поискать деревню, — произношу я по возможности равнодушно и направляюсь к деревянной двери, давно провисшей и полуразвалившейся. — Наверняка деревня где-то рядом, ведь не станут же строить мельницу чёрт те где. Я найду тебя, когда всё кончится.

Я нисколько не сомневаюсь, что победил. Пончу просто некуда деваться. Чтобы этот трус, лентяй и обжора сел на мотоцикл и поехал дальше один? Без денег? Да ну! Сейчас я зайду внутрь мельницы, а он, поторчав снаружи ещё пару минут, дрожа от холода и страха, в конце концов заорёт и, на ходу осеняя себя крестом, бросится за мной.

Я ошибся. Понч не отважился остаться один и молча поплёлся следом сразу. Дверь, проскрипев на разные голоса, захлопнулась за его спиной.

С минуту мы стоим, стиснутые полумраком, сквозь который кое-как пробивается тусклый свет от маленького грязного оконца, почти ничего не освещая. Стоим, вдыхая запахи пыли, веника, древесной трухи и древности. Я чувствую и слышу, как дрожит и сопит за плечом Белли. Достаю из кармана фонарик и нажимаю кнопку. Белёсый галогеновый луч с минуту бегает по кругу, выхватывая убогую обстановку: огромные деревянные шестерни в одной стороне, в каком-то загоне, где видны два каменных жернова; пыльный бункер для муки, стол со скамьёй, тачка, бадьи и коробы, витая лестница, уводящая наверх. И самое главное — чугунная печурка, приютившаяся под окном и горка хвороста рядом. Ну, не так уж тут и неуютно. Я ожидал худшего.

— Эй! — на всякий случай окликаю я.

За моей спиной Белли охает и приседает от неожиданности. Голос мой почему-то не отражается от каменных стен, а падает в тишину как в бочку с водой — утопает в ней глухим, мёртвым и совершенно лишним здесь звуком.

— Не будили бы вы лихо, — слышу я шёпот Понча.

Я с ним совершенно согласен. Шуметь больше не хочется. Устоявшаяся здесь за десятки, а может быть и сотни, лет тишина давит на плечи как густая жижа трясины, в которую мы канули…

Скрип раздаётся внезапно и совершенно отчётливо. Я вздрагиваю и слышу, как крестится и шепчет сзади Белли. А справа, в деревянном загоне вдруг трогается огромная деревянная шестерня. С треском, стуком и предсмертным стоном она медленно раскручивается, приводя в движение несколько других, поменьше.

— Что это?! — почти кричит Понч.

Теперь моя очередь зашикать на него.

А шестерня, сделав пару оборотов, останавливается также внезапно, как и двинулась. Слышно, как громко лязгает и умолкает наверху, под крышей, какой-то механизм, приводящий в движение крылья.

Снова наступает тишина. Топкая, глухая и безжизненная. И в этой замершей тишине Понч говорит:

— Всё нормально, хозяин. Мы только пересидим снегопад и уйдём.

Я невольно оборачиваюсь, чтобы посмотреть не спятил ли вдруг этот олух, принявшийся называть меня хозяином. Но Белли смотрит не на меня. Он уставился куда-то вверх, на лестницу. Я прослеживаю направление его взгляда и вижу стоящего на самом верхнем витке… Да нет, если присмотреться, то ясно, что никого там нет. Чахлый свет от оконца и рубленые тени лестницы перемешиваются, рисуя смутный силуэт то ли ребёнка, то ли скрюченного временем старика.

— Там никого нет, Понч, — улыбаюсь я. — Не думал, что ты так пуглив.

Думал, думал. Всегда знал, что ты труслив, как заяц, пузан.

Демонстративно громко топая и стараясь всё же топать потише, поднимая вековую, кажется, пыль, я прохожу в центр помещения и озираюсь.

Внутри ни черта не теплей, чем на улице. Меня продолжает потряхивать, зуб на зуб не попадает. Понч, застывший у двери, тоже подёргивает плечами и выглядит испуганным мальчишкой, забравшимся в чужой огород.