Silent Mill

Печь накаляется быстро, но толку от этого чуть. Пока сидишь рядом, тебе тепло, но стоит отойти на пару шагов — и ты будто оказываешься на улице. Ну ладно хоть снега здесь нет.

Мы перенесли скамью поближе к печурке и сидим, едва не обнимая пышущие жаром чугунные бока.

— Как думаете, нас уже ищут? — спрашивает Понч, приоткрывая металлическую дверцу топки и подбрасывая в огонь пару хворостин. Он говорит почти шёпотом и всё время оглядывается на лестницу.

— Конечно, — отвечаю я и улыбаюсь, чтобы немного его ободрить, показать, насколько мне безразличны и суета полицейских и лестница у меня за спиной. — Но ты же знаешь, Белли, им нас никогда не найти.

— Да, я знаю, сэр, — кивает он не очень уверенно.

— Сэр?

— Алонсо, — поправляется он. — Я знаю, Алонсо. Вы всё очень хорошо продумали.

— Да, мой друг. И с такими деньгами, — я киваю на сумку, стоящую на столе, — завтра мы будем там, где нас даже чёрт не сыщет.

— Не поминайте, — тревожно бормочет пузан. — Не поминайте его всуе, сэр Алонсо.

— Хорошо, хорошо, Понч, если ты в неладах с этим парнем, я не буду, чёрт с ним, — усмехаюсь я. — Но рано или поздно ты всё равно с ним свидишься. Вспомни, как ты припечатал того охранника. Мозги разлетелись метра на…

— Не надо, сэр! — перебивает пузан. — Не надо об этом! Давайте лучше… давайте поговорим об острове.

— К чёрту остров, — бросаю я и поднимаюсь. — Пойду–ка я осмотрюсь тут немного. Нашлись дрова, так, может, и поесть что–нибудь найдётся. Хотя бы пара мышей.

— Я с вами! — торопливо подскакивает Понч.

— Как хочешь, — пожимаю я плечами, втайне радуясь, что не придётся одному подниматься по этой скрипучей лестнице.

Для начала мы обходим всё помещение и заглядываем в каждый короб, корзину и бадью. И разумеется ничего не находим, кроме пыли и плесени.

— Ну что ж, — бормочу я наконец, — поднимемся наверх.

— Не пойду, — машет головой Понч.

— Что?

— Я туда не пойду, — сипит пузан, выпучив глаза.

— А-а, — киваю я и берусь за перила. — Ну, сиди здесь.

Едва я ставлю ногу на первую ступеньку… Нет, даже раньше, чем на неё ступил. Едва я кладу руку на перила и поднимаю ногу, чёртова шестерёнка опять сдвигается с места. Она с протяжным скрипом и стоном делает медленный оборот.

— Ну, это мы уже видели, не так ли, дружище, — улыбаюсь я испуганному взгляду Понча. — Должно быть, что–то в этом механизме время от времени…

Я умолкаю, не договорив. Потому что чёртова шестерня не останавливается. Она делает второй оборот. А потом — под нашими пристальными взглядами — третий. Я почти уверен, что она медленно набирает скорость. К пятому кругу я уже совершенно точно могу сказать, что она крутится всё быстрее и быстрее. Гул и скрежет, идущие сверху, — просто невыносимы. За окном мелькают тени мельничных крыльев, мелькают с частотой лопастей неспешно работающего вентилятора.

Эта чёртова мельница что, хочет взлететь?

— Должно быть, шквальный ветер поднялся на улице, — говорю я как можно спокойней.

И не верю себе сам, потому что в оконце видно, как медленно и ровно падает густой снег, разгоняемый лишь крыльями, вслед за которыми он закручивается белыми вихрями. Нет, нет там никакого ветра.

Белли вдруг не выдерживает и кричит. Кричит, а потом устремляется бегом к двери. Он обрушивается на неё всей массой так, будто собрался долететь головой вперёд до самого мотоцикла.

Но улететь ему не удаётся. Со всего разбегу ударившись о дверь, он отваливается назад и падает на спину, смешно дрыгнув ногами. В другое время я бы наверняка рассмеялся, но сейчас мне почему–то не смешно. Толстяк вскакивает и снова бросается к двери. Теперь он дёргает её на себя. Старая деревянная ручка, громко треснув, отваливается, а дверь остаётся неподвижной.

— А-а! — орёт вдруг этот тридцатилетний пузан, этот крестьянин, отец двух детей — орёт визгливо, как раненая свинья. Орёт и бьётся в дверь огромной и неуклюжей испуганной птицей. — Алонсо! Что это?! Алонсо! Она не открывается!

Наконец–то научился обращаться ко мне без этих дурацких «сэров»…

— Я вижу, — говорю я как можно спокойней, хотя внутри у меня зябко и кисло. — Я вижу, Белли, успокойся.

— Успокойся?! — орёт он. — Мы в ловушке! На надо было тебе поминать чёрта!

Произнеся это запретное слово, он вдруг с размаху бьёт себя по губам, по щекам — раз, раз, и ещё. Потом выдёргивает из–за пазухи ствол.

— Спокойно, Белли! — пытаюсь я облагоразумить сходящего с ума пузана. — С чего такая паника? Спокойно. Ничего не случилось, старина.

Но он не слышит и не слушает меня. Он съезжает спиной по двери и садится на задницу, водя стволом из стороны в сторону. А с разбитой губы на подбородок сползает тонкая красная ниточка крови.

Мой напарник, этот увалень с рожей подвыпившего бюргера, ведёт себя как юная барышня–истеричка.

— Алонсо… — его толстые мясистые губы трясутся, а глаза навыкате сеют вокруг панические быстрые взгляды. — Я боюсь… с детства боюсь мельниц. После той дурацкой книжки… — он чуть не плачет, — которую читал мне отец. Про дона… этого, как его… И ещё… и ещё у меня эта… клаустрофобия.