Silence

Каким бы Джастин ни был заботливым и сколько бы успокоительных чаев он мне не заварил за эту ужаснейшую неделю моей разбитой жизни, всё равно рука Зака на моем плече будет казаться мне лучшим успокоительным. Не потому, что я была злой мачехой – какой вообще мачехой я могла быть этому парню? Максимум я могла стать его подругой, и я ей стала, честно. Просто он не мой ребенок, вот и всё. И этот ребенок, которого я никогда не смогу полюбить как мать, этот взрослый парень, который теперь не находит себе места от горя, выплакал все свои глаза, выпил все успокоительные чаи, выбросил все свои виниловые пластинки, которые так нравились Пэрис. Зак страдал тише, он мог найти место в этом пугающе большом доме и для себя, и для меня. Жаль, что в этом доме у Джастина не было такого человека, в объятьях которого он мог бы укрыться от этой бури. Даже не смотря на то, что Максвелл достаточно скоро полюбил его больше, чем Зака, всё же Джастину не к кому было примкнуть в своей боли. И поэтому в эти дни я пыталась хоть как-то утешить его ласковым словом, которого не могла подобрать даже для себя. Я даже пыталась его обнимать, но ему от моей ласки становилось только еще больнее. Я словно ложками сыпала соль на его раны. Он слишком поздно обрел сестру, того самого человека, с неподдельной радостью распахнувшего перед ним дверь отчего дома, чтобы теперь потерять её, не успев подарить ей того самого котёнка, о котором она так давно мечтала и которого он притащил в дом за сутки до её гибели. Он готов был сделать, казалось, всё ради улыбки своей внезапно обретенной сестры, в лице которой, как мне теперь кажется, он и видел всю свою семью. Она одна его приняла по-настоящему. Она и Максвелл. А мы с Заком просто подружились с ним и всё. И теперь Джастин остался среди друзей, без семьи. Второй раз её потерял. Свою семью. Неудивительно, что в эти страшные дни он выглядит не менее убито, чем я. Хорошо, что Заку, в отличие от своего старшего брата, есть на ком зациклиться. Если бы не забота обо мне, вдруг бы он так же, как его брат, лез бы на стену?.. Даже страшно представить. Страшнее только наблюдать за тем, как Максвелл в своём кабинете ночами перебирает стопки бумаг, в которых ничего не смыслит. Пытается заглушить свою боль, обходя стороной боль остальных членов своей семьи. Ничего у него не получится. У нас с Заком получится, ведь мы держимся вместе, а у него нет. Но кто поможет Джастину?.. Он ведь так остро нуждается в помощи. Кто-то должен сказать ему, что он должен отпустить Пэрис… Хотя бы постараться…

Кто-то должен… Но не я. Потому что я сама не могу.

Глава 35.

Я проснулась от глухого и резкого хлопка, за которым последовал то ли треск, то ли скрежет. Неосознанный страх накатил на душу в то же мгновение, как я открыла глаза. Кажется, мне что-то снилось, но я не была в этом уверена… Уставившись взглядом в закрытую дверь, я попыталась понять, что же меня разбудило, как вдруг заметила, что комната залита необычным освещением. Я повернула голову в сторону панорамной стены и сразу же замерла. За окном разлилось молоко. То самое, с корицей и мёдом, уговорившее меня поспать два часа до полуночи и два часа перед рассветом. Мо-ло-ко…

Я встала с дивана и, сонно натянув на себя джинсы, подошла к окну, чтобы рассмотреть это сюрреалистическое явление получше. Туман был таким густым, что хоть ножом режь. Впервые в жизни я видела подобное…

Я интуитивно дернулась еще до того, как заметила то, что меня испугало. На широкой полосе подоконника по ту сторону стекла сидела большая птица и глазела прямо на меня своими огромными черными глазами, неестественно растопырив одно из своих крыльев и раскрыв острый клюв, словно в неестественном для птицы сердечном приступе. Я сразу узнала в этом перепуганном существе пустельгу – такие встречались у нас в Манитобе. Видно из-за густого тумана птица не сориентировалась и врезалась прямо в окно моей комнаты. Это опасно. Она могла повредиться… Опасно…

Опасно…

Птица как будто кричала мне об опасности своими выпученными черными глазами, через свой бессильно раскрытый клюв. Словно пыталась предупредить о чем-то, телепатировала в мою голову неизвестным мне птичьим языком: “Беги, раз не можешь летать. Беги, пока твои ноги не переломаны”.

Не выдержав нагнанного птицей утреннего страха, я дёрнулась в надежде, что моё движение прогонит птицу от окна, и это сработало – сильно припадая на одно крыло, пустельга помчалась прямиком в туман, в сторону, в которой росли древние ели, которых теперь совсем не было видно. Надеюсь, она не сломает себе крылья. Не сегодня…

“Ты птица высокого полёта”, – неожиданно начинают всплывать в памяти слова Ирвинга Банкрофта, сказанные мне еще до гибели Блейка Макалистера. – “Смотри, при полёте выбирай правильный ветер, чтобы крылья не переломать прежде, чем сумеешь долететь до вершины Арарата”.