Сила слабых - Женщины в истории России (XI-XIX вв.)

Здесь, как мне кажется, Цебрикова сформулировала свое кредо. «Личность ли делает историю или среда? — спрашивает Цебрикова и отвечает: — Время — это мы сами, в смысле преобладания личностей, создающих тот или другой порядок». Как поступать человеку, когда он встречается с фактами, возмущающими его совесть и чувства, когда он видит, что не в силах изменить порядок, порождающий эти факты?

Нравственные истины, говорит Цебрикова, не менее ясны и положительны, чем истины научные. Но как трудно идти прямым путем! Сколько людей согласны на уступки ради высоких целей, и неизбежным следствием этого является понижение в обществе «уровня совести», а личность, начав с уступок, вызванных высшими соображениями, нередко кончает уступками, сделанными ради корысти. Никогда условия в обществе не изменятся, утверждает Цебрикова, пока «не прибудет в обществе число энергичных и честных личностей»: на то, чтобы быть честным, нужна сила... В пору сонного затишья будить спящих, в пору поворота назад не давать увлечь себя общим движением и до последней капли сил держать знамя. Когда мутная волна поднимается и уносит одного за другим, то что же делать сторожевым, как не повторять клик: держись!.. И клик этот придает силу держаться... Нужно изо дня в день, из года в год будить совесть, и если слабо зашевелится укор ее, то и это хоть капля, отнятая у черта. Далеко не все равно, совершается ли постыдное дело с меднолобою ясностью или смущенно, неохотно: выйдут разные степени зла».

Письмо Цебриковой было известно широко по всей России, оно отозвалось и в самых отдаленных уголках страны. Об этом свидетельствует такой малоизвестный факт.

В 1890 году Чехов совершил свое знаменитое путешествие на остров — тюрьму Сахалин. Мы не знаем, был ли знаком Чехов с письмом Цебриковой до своей поездки, но некоторые обстоятельства заставляют предположить, что он не только читал это письмо, но и привез его с собой на Сахалин. Иначе откуда оно оказалось в руках у ближайшего знакомого Чехова по Александровску-на-Сахалине Д. А. Булгаревича? Приезжих по своей воле из центральной России на Сахалин в те годы можно было пересчитать по пальцам. Между тем вскоре же после возвращения в Москву Чехов получил, по-видимому с оказией, письмо от Булгаревича, в котором, в частности, говорилось: «Только что прочел письмо Цебриковой и нахожу, что там масса горьких истин. Но замечательно, между прочим, как я охолопствовался! Мне даже как-то жутко и страшно становится, когда я прочитываю некоторые места письма, в которых особенно ярко выступают все безобразия обыденной жизни»[271]. Призыв Цебриковой «будить совесть» был услышан и отозвался в тысячах душ, не способных мириться с постыдной немотой и жестоким произволом.

Три жизни Веры Фигнер

1

В феврале 1915 года в Петроград из-за границы вернулась Вера Фигнер — знаменитая «народоволка», которая провела в заключении свыше двадцати лет. Она вышла на свободу до всеобщей амнистии, которую принесла узникам Шлиссельбурга и других тюрем России революция 1905 года. Фигнер выпустили из крепости по просьбе умирающей матери — Екатерины Христофоровны Фигнер, но свидание матери с дочерью не состоялось: мать скончалась за две недели до ее освобождения. Да и свобода тут же обернулась для Веры Фигнер ссылкой в Архангельскую губернию. Но ссылка — все же не каземат крепости. И на севере жили люди, и всходило солнце, и росли деревья и трава.

Братом Веры Фигнер был певец Николай Николаевич, солист императорской оперы. Пока Вера сидела в крепости, царская семья любила посещать оперные спектакли с участием Николая Фигнера. Он и выхлопотал сестре заграничный паспорт. Ее расстроенному здоровью принесли пользу и путешествие за границу, и уединенная жизнь в Швейцарии, где Фигнер начала работу над своими мемуарами «Запечатленный труд».

И вот — возвращение в Петербург, встреча с семьей. В сущности говоря, ни своей семьи, ни личной жизни в полном смысле этого слова у Веры не было. Восемнадцатилетней девушкой Вера вышла замуж, но с мужем скоро рассталась.

Тайны ее сердечных увлечений навсегда были похоронены в ее памяти. О них ни слова не сказано в ее обширных воспоминаниях. Не будем и мы теряться в догадках на этот счет, если сама «Верочка-топни-ножкой», как звали ее друзья, захотела все оставить «sub rosa», как говорили древние, то есть под покровом тайны. Ее семьей были прежде всего друзья по революционному прошлому, шлиссельбуржцы и уже во вторую очередь сестры и братья.

Даже в кипящей политическими страстями предреволюционной России тех лет трудно было, пожалуй, отыскать столь пеструю и странную семью, как та, что добралась за столом солиста императорских театров Николая Николаевича Фигнера по случаю возвращения в Россию сестры Веры.