Сила слабых - Женщины в истории России (XI-XIX вв.)

С 9 утра до 7 вечера Мария Константиновна развезла по всем адресам обе брошюры. Впоследствии, на допросе, прокурор отказывался верить, что она могла сделать это одна, без всяких помощников. Последним она опустила в городской почтовый ящик письмо в Париж. В нем говорилось, что образчики кружев приняты и можно отправить заказ по адресу. Это было сигналом для друзей в Париже, что она развезла в Петербурге свое письмо и теперь пора высылать бандероли. Тут только она испытала душевное освобождение: «Я боялась, чтобы не арестовали до сдачи письма, и когда дело удалось, почувствовала, что хоть на этот миг сорваны душившие меня цепи».

Цебрикова была арестована в номере гостиницы. При аресте она сказала жандармскому полковнику: «Мой предок Княжнин потерпел за стих «Самодержавие всех бед содетель», а дядя мой, Николай Цебриков сидел в Алексеевском раввелине в крепости, и когда поднималась вода в Неве, окна закрывала вода. А за что сидел? За то, что хотел свободы всему русскому народу». Это был вершинный миг судьбы Цебриковой. Не зря она обратилась к памяти своих предков. Она ждала этой минуты.

На допросах Цебрикову спрашивали, куда и сколько развезено экземпляров письма. В редакциях газет были сделаны обыски в поисках крамольных брошюр. В тюремном заключении Цебрикову навещали друзья «с воли», с волнением сообщали, что письмо наделало шуму, а заграничные газеты приходили в Петербург, замазанные черной краской,— там были сообщения о письме Цебриковой.

Боясь, что ее арестуют на границе или в дороге, Цебрикова предусмотрительно послала экземпляры письма и брошюры о каторге Лаврову, Лиле Буль, известному датскому литератору Брандесу и Де Губернатису, в Италию (он был известным издателем словаря европейских писателей), а также Джорджу Кеннану — американскому журналисту и путешественнику, который в это время заканчивал работу над своей знаменитой книгой «Сибирь и ссылка»[270].

С тремя последними Цебрикова и прежде состояла в переписке. Друзья сообщили ей, что именно огласка дела в Европе спасла ее от более строгого суда.

Когда Александру III доложили о письме Цебриковой и аресте автора, он будто бы расхохотался и сказал: «Отпустить старую дуру!» Однако прибавил, что жить с ней в одном городе невозможно. Если письмо не произвело на царя большого впечатления, то сильно раздражила брошюра «Каторга и ссылка», и в особенности цитата из английской газеты «Times», где было сказано, что своим бесчеловечным обращением с заключенными в сибирских каторжных тюрьмах царь порочит монархический принцип. Это вызвало его ярость.

Прочитав письмо и брошюру, царь карандашом над подписью автора поставил приговор: «Ей-то что за дело?» Передавали и такие слова царя: «Это видно, что отечество свое она все-таки любит». Впоследствии Лев Толстой говорил Цебриковой, что во время разбора ее дела царю приходила мысль запереть ее в монастырь,— так слышал он от осведомленных людей. Однако шел уже конец XIX века, и это посчитали делом невозможным.

Письмо Марии Константиновны Цебриковой к Александру III — один из замечательных документов русской публицистики. Оно начинается так: «Ваше Величество! Законы моего отечества карают за свободное слово. Все, что есть честного в России, обречено видеть торжествующий произвол чиновничества, гонение на мысль, нравственное и физическое избиение молодых поколений, бесправие обираемого и засекаемого народа,— и молчать». Обращаясь к царю, она напоминает ему об убийстве его отца — «царя-освободителя» и пытается по-своему определить его причины: «Не реформы прошлого царствования создали террористов наших, а недостаточность реформ. Вас отпугивают от прогрессивной политики. Вам подсказывают политику в духе Николая I, потому что первая грозит самодержавию министров и чиновничества, которым нужны безгласность и бесправие всей земли русской... Еще Александр I, сказал, что честные люди в правительстве случайность и что у него такие министры, которых он не хотел бы иметь лакеями. И жизнь миллионов всегда будет в руках случайности там, где воля одного решает выбор. Если бы вы могли, как сказочный царь, невидимкой пройти по городам и деревням, чтобы узнать жизнь русского народа, Вы увидели бы его труд, его нищету... Вы увидели бы, как губернаторы ведут войско пристреливать крестьян, бунтующих на коленях, не сходя с облитой их потом и кровью земли, которую у них юридически грабят сильные мира. Тогда Вы поняли бы, что порядок, который держится миллионной армией, легионами чиновничества и сонмами шпионов, порядок, во имя которого душат каждое негодующее слово за народ и против произвола,— не порядок, а чиновничья анархия... И в обществе и народе не воспитано и не будет воспитано никакого понятия о законности и правде...»