Сила меча

Многие слова в песнях Барда были мне не очень понятны. Но каким-то чудом даже непонятные слова захватывали мою душу, и она сжималась от радости и тоски. “Помнишь, было?”

Я помнил. Совсем, конечно, не то, что имел в виду Бард. Вспоминал своё. Как рядом со мной была мама, и мы с ней не знали, совсем не думали о том, что Разлука помнит о нас. Мне казалось тогда, что мама всегда будет рядом со мной, иначе просто не может быть…

Песни были очень разными. Были и очень смешные, я слышал не только голос Барда, но и голоса других людей, они смеялись над его шутками, переговаривались между собой и с ним, просили спеть какую-нибудь уже знакомую им песню. И он – пел.

Слушатели относились к нему не так, как, по–моему, должны были бы относиться к человеку с таким действительно Божественным талантом, он просто был для них их другом, и всё. А может, именно такое отношение к нему и было самым правильным, они тоже были для него друзьями, и чувствовалось, что дружба значит для него очень много. Поэтому он выполнял их просьбы, и получалось, что весёлые песни шли вперемешку с такими, от которых мороз ударял по коже и сжималось горло от закипающих внутри слёз…

Очнулся я, только когда “записи” закончились. Наверное, я очень долго стоял и, забыв обо всём на свете, слушал песни, доносившиеся из волшебного плеера. А Максим не мешал мне, он, оказывается, терпеливо стоял всё это время рядом (проволочки от приспособлений в моих ушах тянулись к плееру в его руке) и задумчиво смотрел куда-то вдаль, на море, на сгустившуюся перед закатом синеву. Заметив, что плеер “выключился”, он с немым вопросом взглянул на меня. В глазах у меня был, видимо, такой восторг и такая мольба, что он тут же поспешил заверить меня, что потом даст послушать ещё, а на сегодня пока хватит.

Потом он и в самом деле давал мне ещё послушать плеер, и вскоре все “записанные” на нём песни Барда я знал наизусть. Долго слушать было нельзя, в плеере заканчивалась волшебная “электрическая” сила, и нужно было время, чтобы восстановить её. Свою силу плеер брал из камня, появившегося в рукояти Меча Максима. Плеер “заряжался Лунным электричеством”, как говорил Максим, но заряжался, к сожалению, медленно. Но может, это было и к лучшему, приходилось ждать, когда можно будет ещё послушать, и от этого радость от песен Барда была ещё больше.

Герцог Максим не только рассказывал мне про свой мир, он часто просил также рассказать про наш, про который он почти ничего не знал. И я рассказывал. Я также учил его ездить верхом на лошадях и однорогах, стрелять из лука и арбалета, метать из пращи камни, управляться с рулевым веслом и парусом, когда мы катались на лодке в Лазурной бухте, владеть боевым кнутом, сделанным из кожи однорога.

Максим быстро осваивал новые для него умения. Так, что многое почти сразу стало получаться у него гораздо лучше, чем у меня. Кнутом, например, он бил с такой силой и меткостью, что с первого же взмаха вдребезги разбивал подброшенные в воздух глиняные чашки. Он научился скакать на самых быстрых и злых лошадях и на всём скаку без промаха стрелять из лука.

А сам он учил меня рисовать, обращаться с мечом, делать и запускать Летучих Змеев. Создание этих “Змеев” казалось мне настоящим чудом, но мне быстро удалось научиться совершать это чудо и самому. И Максим говорил, что мои Змеи летали гораздо лучше, чем его.

Мне было хорошо с ним, и ему со мной, по–моему, тоже. Я был хоть и младше его, но не намного, и он относился ко мне совсем не как к слуге, а как другу. Ему, хоть он и был Сыном Бога, всё равно, как и любому мальчишке, нужен был верный друг. Именно не слуга, а друг. И этим другом стал для него я.

В нашем мире он был совсем чужим и одиноким, кроме меня у него не было совсем никого, кому он мог бы полностью доверять. Я не знаю, почему он стал так доверять мне. Может быть потому, что считал, что я спас его, помог тогда в бою с Лесным Владыкой. Но, наверное, не только из-за этого. Может, ещё и потому, что я тогда так глупо разревелся, слушая сказку, и он почувствовал, что я тоже не совсем свой в этом мире.

В нашем мире мало кто заплакал бы не только из-за сказки, но и из-за настоящих человеческих страданий. Страдания и смерть – что может быть более привычным и обыденным? Сопереживать чужой боли не принято у нас. Каждый за себя. И я – тоже. Но я был ещё и за Максима, я готов был на всё ради него, и не только потому, что он – Сын Бога. Максим стал почему-то для меня самым дорогим человеком на свете. И он чувствовал это…

— Леопардо! – улыбнувшись мне, позвал Максим.

Я, безуспешно силясь улыбнуться в ответ, подошёл.

Пока я подходил, улыбка сошла с лица моего господина, он, не отрываясь, смотрел на меня, и в его потемневших глазах застыла тревога. И я сразу почувствовал, что эта тревога – не за себя. А всего лишь за меня, ничтожного слугу, которого он считал своим другом. За которого готов был заступиться перед кем угодно. Не взирая ни на что.