Сила

Услышал свой голос и опамятовался. Понял, что спал и что все ему приснилось. Поднялся с полу, чиркнул спичку и засветил лампу. Сел за стол, уронил голову на руки и задумался. Грустно стало Акиму… Такая незадача ему в жизни!.. Была когда-то жена, хорошая, хозяйственная баба. А когда посадил его урядник в острог, зачахла. Так на-нет и сошла в короткое время. А как ведь складно тогда все налаживалось у Акима!.. Была лошаденка, пара коров, теленок. Завел трех овец. Баба по хозяйству управлялась, а он в свободное время над машиной работал. Да дернуло за язык Пантелея Кишкодера, дядю родного, рассказать попу про Акимовы затеи. Тот — уряднику, урядник — приставу. А от пристава из уезда комиссию пригнали. Нагрянули погоны да эполеты на Акимову хату, выволокли из сараюшки недоделанную машину. Заставили объяснить. Аким объяснил, гладя рукой по деревянным ребрам машины, увлекся и пошел расписывать, как будет машина без коня и без пара землю пахать, снопы возить, лес на постройку таскать… Разрисовал — любо-дорого! Мужики стояли полукругом с разинутыми ртами, слушали и мерекали. А Пантелей Кишкодер высунулся вперед и громко спросил:

— А могешь ты это сделать?

— Сичас не могу. Не готово.

Эполеты слушали внимательно, стараясь не пропустить ни слова из Акимовых объяснений. Потом один из них спросил:

— Чертежи есть?

— Нету.

— Врет, ваше благородие, были. На царском портрете были, сам видел, — вставил слово урядник.

— Нету, говорю!

— Сжег!

Эполеты нахмурились. Потом старший приказал:

— Арестовать.

Заметался Аким Ольха:

— Ваше благородие, за что же? Помилуйте, ваше благородие!.. Я ведь не вор какой-нибудь, ваше…

Акима и слушать не стали. Увезли в уезд под причитанья и стоны жены. А Пантелей Кишкодер разглагольствовал:

— Тут, православные, нечистое дело… Надо попа да водосвященье. Беспременно надо.

Увезли Акима, ни-весть за что упрятали в острог. А тут без него нагрянул поп, отслужил молебен, окропил святой водой Акимову хибарку и двор. Выволокли ребрастую машину в поле, обложили соломой и зажгли.

Так пропала Акимова машина.

После из уезда приезжали к его жене. Узнали, что сжег поп машину, потянули его к ответу. Но машину воскресить не умели. Аким же на все просьбы эполетчиков отмалчивался. За это три лишних года просидел в остроге.

Когда в революцию воротился домой, жену не застал в живых. Рассказывали ему, что ходил к ней урядник, что забеременела от него. А потом и руки на себя наложила: отравилась каким-то зельем.

Долго так сидел Аким, вспоминая прошлое. Только одно и радовало: покланялись-таки ему эполетчики уездные, попросили нарисовать чертеж. И так, и этак подъезжали, умасливали. Денег сулили триста рублей. Да не дурак Аким Ольха, не выдал своего секрета.

Зато теперь, когда воротился с гражданской войны, решил доделать машину. Самосильно трудился, про еду и про сон забывал. От деревенских дел вовсе отбился, на сходку ни ногой. Только и видели его, когда из лесу волочил он санки, груженные березняком, ольхой да осиной.

Бумаги Аким достал настоящей, чертеж разрисовал не карандашем, а чернилами, вывесил его на место божницы. А всех богов пожег в печке.

Как-то сунулся, было, поп Вавил к Акиму с молебном. Аким пустил. Поп прямехонько вперед, закрестился широкими рукавами, еще от порога затянув молитву. Разрастил голос и на самом громком месте осекся, — увидел чертеж вместо богов. Затопорщился на Акима:

— Богохульник!.. Богохульник!.. В самом деле с чортом спознался!..

— Ты не фыркай, — на попа Аким. — Пришел по добру, по добру и разговор веди. А не то об выходе попросим.

Вылетел от него поп и по всей деревне в этот день расславил, что у Акима план вместо богов повешен, что Аким, в самделе, продал душу чорту.

Пантелей Кишкодер живо компанию против Акима организовал. Зашагали к его избе большой толпой, — человек в тридцать. А Аким повернул у ворот какой-то винтик… Загудела, завыла, затряслась изба!.. Шарахнулись мужики прочь. А Аким вслед им хохотом раскатился.

С тех пор обегали мужики его избу и боялись Акима. Не трогали.

Аким Ольха делал свое дело молча и неторопливо. Наконец, доделал до главного. И вот сегодня ночью решился…

Оторвался от дум и воспоминаний. Оделся, как мог, теплее. Нахлобучил на голову шапку, упрятал в нее уши и вышел в плачущую ночь.

II

За полночь поугомонилась погода. Поопал ветер, попричесала космы ночь. И неожиданно выглянула желтая луна, разодрав тучи.

Пантелею Кишкодеру не лежится на печке. Целую неделю мозгует насчет сена. У Пантелея напополам с Силантием пустошь у деревни откуплена. Вот и мерекает, каким порядком перевести сено. Всю неделю непогодь, за деревню носа не высунуть. А тут кила ныть перестала. Стало-быть, погода на измен пошла. Ухватить время, а то через неделю — другую оттепель начнет, испортит дорогу и на весну без сена оставит.

Слез Пантелей с печи, ухоронил в гузно килу, засветил лучину. Оделся и взбудил сноху.

— Ну-к, Степанида, вставай. За сеном поедем, погода-то налаживается.

Заложили в розвальни пару и — гуськом по деревне, мимо темных окошек заснувших изб.