Сигналы

Савельев нервно затягивался четвертой, когда дверь открылась и в комнату медленно вошел бледный Тихонов. Савельев не был готов рассказывать кому-либо об услышанном, да и не очень знал, как рассказать. Но Тихонов не спросил. Он без спроса достал из савельевской пачки сигарету, сел на кровать и закурил. Они смотрели друг на друга и молчали.

Тихонов тоже не знал, как начать. Он ждал, что Савельев задаст ему какой-нибудь вопрос, первым размочит тишину, но Савельев ждал от него того же, и они могли бы сидеть еще долго, если бы их не спас приемник, который вдруг закряхтел и выдал:

— Никого не останется, ничего. — Голос был не пойми чей, то ли высокий мужской, то ли низкий женский. — Уходить надо.

Лампочка на приемнике погасла, и он отрубился.

— Черт, — выругался Савельев, — в чем дело-то?

Тихонов молча смотрел, как Савельев суетится возле аппаратуры. Ему почему-то показалось очень смешным, что радиолюбитель, ничего не знающий о том, что их ожидает, волнуется из-за приемника, хочет его разбирать, рассуждает о том, что надо завтра взять на заводе паяльник. Он не выдержал и нервно засмеялся.

— Оставь, Игорь. Ну его в жопу, приемник твой. И паяльник.

От этого ему стало еще смешнее, и он захохотал, срываясь на визг и постанывая: «в жопу, в жопу, паяльник в жо-о-опу!» Очнулся Тихонов от того, что перепуганный Савельев тряс его за плечо.

— Игорь, я че ржал-то, — сказал Тихонов, тяжело дыша. — Надо нам уходить отсюда.

— Да кто же против-то?

— А они все против. Директор наш любезный, все они тут вообще.

— Ну так пиши быстрее свою оду.

— Не. Ты не понимаешь. Они нас просто не отпустят.

— Что значит — не отпустят? — удивился Савельев. — Как они могут нас заставить?

— Зачем заставлять? Они нас просто замочат. — И Тихонов пересказал ему разговор с Женей, умолчав, правда, об обстоятельствах, при которых он состоялся. Он говорил и чувствовал, что Савельев ему не верит, впрочем, он и сам не поверил бы на его месте. Но Савельев не видел Жени, а Тихонов видел, и этого было достаточно.

— Ладно, — сказал Тихонов, — иди сюда.

Он подвел Савельева к окну, предусмотрительно погасив свет. Наблюдатель был там: не меняя позы, он стоял, глядя на окна.

— Это кто? — спросил Савельев.

— Хрен его знает. Но он явно не погулять вышел. Слушай. Мы здесь все равно время теряем. Даже если нам ничто не угрожает, нам же надо самолет искать.

Тихонов видел, что этот аргумент был для Савельева убедительнее невнятной угрозы. Они пошли к остальным.

Окунев и Песенка занимали соседнюю комнату. Сонный Окунев недовольно открыл им дверь, но сон у него сразу как рукой сняло — в отличие от Савельева, он поверил сразу, потому что такой расклад как раз очень вписывался в его картину мира, и побег на поезде тоже вписывался. Валя молчал.

— А где Толя? — спросил Окунев.

— А к вам не заходил? — удивился Тихонов.

Выяснилось, что Дубняка никто не видел — как он ушел к своим славянским единоборцам, так и пропал. Но скорее всего, он уже вернулся и залег спать в отдельной комнате — хотя с чего бы ему такая роскошь? Или о нем тоже какая-нибудь единоборица позаботилась?

— Пойду узнаю внизу, — сказал Тихонов.

Заведующей на посту так и не было. Тихонов, воровато оглянувшись, пошуровал рукой за стойкой и нащупал книгу учета. Но фамилии Дубняка там не оказалось; получалось, что он не приходил. Тихонов посмотрел на часы: было два. Погрузка начиналась в шесть, а в восемь поезд уже покидал территорию завода. Если Дубняк не вернется этой ночью, они все покойники — другого шанса сбежать скорее всего не будет… Но тут входная дверь с грохотом распахнулась, послышались громкие голоса и в «Лосьву» внесли Дубняка.

Сказать, что Дубняк был нетрезв, означало сильно польстить ему. Он был пьян в дымину. Обильно потея спиртом, он висел между двумя крепкими русобородыми молодцами, мутно глядел из-под бровей, ноги его волочились по полу.

— О! — обрадовались молодцы, увидев Тихонова. — Куда нести?

Тихонов растерялся.

— Ну… Давайте наверх? — робко предложил он.

Крякнув, молодцы подхватили Дубняка поудобнее и поволокли по лестнице. Волокли они его почтительно, как рояль.

— Ш-ш-шлава Перуну! — завопил Дубняк таким басом, что вздрогнувшие носильщики чуть не выронили его. — Шлаву Перуну воспой… и Перуну, Перунову… сукину сыну!

— Кто это его так? — спросил Тихонов, поднимаясь вслед за ними.

— Ну так это… Самогонка-то у нас крепкая больно, — виновато ответил молодец повыше.

— Надо же аккуратно, а Анатолий Михайлович-то — он человек решительный, — добавил тот, что потолще.

Анатолий Михайлович одобрительно замычал.

— Давайте сюда, — попросил Тихонов, открывая дверь. Дубняка втащили в комнату и бережно положили на кровать, лицом в подушку — под недоумевающими взглядами Окунева, Савельева и Вали.

— Вот. Извините, — сказали хором молодцы.

— А вы кто? — неприязненно спросил Савельев.

— Мы Перуновы воины, — сказал высокий. — То есть клуб у нас так называется. Нам такая честь, что Анатолий Михайлович к нам… Ну, мы и встретили…

— Да уж, встретили, — прокомментировал Окунев. — И куда нам его теперь?

— Так а ничего! До завтра проспится и будет как огурец.