Сибирский текст в национальном сюжетном пространстве

Эпизод с г-жой Хохлаковой представляется крайне важным в структуре романа: недаром именно после визита к ней (в пределах всё той же 3-й главы книги восьмой) Митя врывается в дом уже уехавшей к своему поляку178 Грушеньки, до смерти пугает ее служанку и хватает «пестик из ступки» – будущее орудие «убийства» и одну из главных улик против себя самого на суде (IX; 436). Таким образом, нервная беседа Мити с Хохлаковой на «сибирскую» тему является непосредственным прологом к цепи роковых событий, в числе которых – гибель Федора Павловича, самоубийство Смердякова, сумасшествие Ивана и, в конечном счете, приговор самому Мите, после оглашения которого герой проследует явно туда же, куда и отправляла его г-жа Хохлакова, но уже не как свободный промышленник, а как каторжный. Сибирский текст в двух альтернативных вариантах своей структуры играет роль контура, обрамляющего пять финальных книг романа. В итоге залогом воскресения Дмитрия Федоровича должно стать несравненно более радикальное столкновение с сибирской действительностью, чем сценарий г-жи Хохлаковой, от которого исходит пародийный отсвет в сторону то ли фонвизинской пьесы, то ли истории жен декабристов, то ли судьбы других героев Достоевского – Сони и Раскольникова179.

Несколько ранее пример внедрения сибирского текста в структуру романа мы встречаем в главе «Верующие бабы». Едва ли случайно, что г-жа Хохлакова присутствует и здесь: собственно, глава начинается с презентации читателю этой особы и ее больной дочери (IX; 53), беседы баб с Зосимой происходят на ее глазах. Далее мы читаем рассказ матери, у которой умер сын Алеша; возраст мальчика уточняется – ему было 2 года и 7 месяцев. Автобиографическое происхождение этого мотива, значение для Достоевского имени Алексей, вообще влияние ситуации смерти ребенка на замысел и идеологию романа широко обсуждались в науке180. Однако связь этого эпизода как с соседствующими фрагментами повествования, так равным образом и с однотипными, но отдаленными от него большой повествовательной дистанцией, исследована, как кажется, недостаточно полно. Важным подспорьем для понимания роли этой информации в повествовательном полотне произведения может оказаться сибирский текст. Действительно, следующий пассаж в кумулятивной цепочке явлений «верующих баб» – это опять-таки автобиографическая для писателя история Прохоровны (так звали няньку Ф.М. и А.Г. Достоевских).

«Сыночек у ней Васенька, где-то в комиссариате служил, да в Сибирь поехал, в Иркутск. Два раза оттуда писал, а тут вот уж год писать перестал. Справлялась она о нем, да по правде не знает, где и справиться-то.

– Только и говорит мне намедни Степанида Ильинишна Бедрягина, купчиха она, богатая: возьми ты, говорит, Прохоровна, и запиши ты, говорит, сыночка своего в поминанье, снеси в церковь, да и помяни за упокой. Душа-то его, говорит, затоскует, он и напишет письмо. И это, говорит, Степанида Ильинишна, как есть верно, многократно испытано. Да только я сумлеваюсь… Свет ты наш, правда оно аль неправда, и хорошо ли так будет?» (IX; 58)181

Зосима реагирует категорически: «И не думай о сем. Стыдно это и спрашивать. Да и как это возможно, чтобы живую душу да еще родная мать за упокой поминала! Это великий грех, колдовству подобно» (IX; 58). Данный диалог, который составители академического собрания сочинений сопроводили реальным комментарием, недавно был прокомментирован с историко-конфессиональной точки зрения182. Поминовение за упокой человека при его жизни было в средневековой русской духовной практике на первых порах нежелательным, а потом предано полному запрету. Тем не менее оно было достаточно распространено: свидетельством тому – почти однотипный комментируемому рассказ синодика о юноше, который был с Кипра уведен в плен в Персиду. Родители юноши стали служить по нём панихиды; впрочем, вскоре юноша вернулся целым и невредимым183. С точки зрения Зосимы, намерение Прохоровны – это рудиментарное язычество, сохранившееся в народе, а в эпоху потрясений готовое расцвести вновь. В этом Т.В. Бузиной справедливо видится смысл протеста Зосимы против идеи «старенькой старушонки» и ее покровительницы, богатой купчихи.