Сибирский текст в национальном сюжетном пространстве

Если считать «Братьев Карамазовых», как часто и справедливо делается, не только итоговым романом Достоевского, но произведением, суммировавшим важнейшие его идеологические поиски, стянувшим к себе многие мотивные линии, ретроспективно уходящие едва ли не в 40-е гг., то весомость сибирских мотивов в данном тексте следует признать несомненной. Собственный драматический опыт переживания ссыльно-каторжных реалий в 1850-1859 гг. соединился здесь у Достоевского с большим биографическим материалом, предоставленным художнику самой сибирской жизнью. Давно и хорошо известно, что фабульной основой главного сюжета романа, истории мнимого отцеубийцы Мити Карамазова, послужило подлинное дело уроженца Тобольска Д.Н. Ильинского, обвинявшегося и осужденного именно за это «преступление». Фактографическая основа дела Ильинского дала импульс к написанию ряда фрагментов «Записок из Мертвого дома», а также к наброску мелодрамы, составленному в 1874 г. (этот план не был осуществлен)168. Кроме того, есть немало оснований считать, что и фигура старца Зосимы содержит в прототипической основе истинные происшествия жизни тобольского старца Зосимы (Захария Верховского), подвизавшегося в Сибири в конце XVIII столетия169.

Укорененность в сибирском хронотопе ключевых персонажей романа дополняется целым рядом неслучайных упоминаний восточной окраины в тексте. Судьба Мити Карамазова после гибели его отца – это раздвоение между двумя альтернативными сценариями: отправиться на двадцатилетнюю каторгу в Сибирь (что вследствие сомнительного приговора суда с ним скорее всего и произойдет) и бежать в Америку. Безотносительно к сложным смыслам, сообщаемым Достоевским этому противопоставлению170, само по себе оно – общее место русской публицистики и общественной мысли XIX в. Начиная с декабристов концептуализация Сибири как «русской Америки» была, в общем, у всех на устах171. Еще один пример стереотипных воззрений на Сибирь мы встречаем в 3-й главе книги восьмой. Здесь отчаянно нуждающемуся в деньгах Мите, выслеживающему возможных «обожателей» Грушеньки, г-жа Хохлакова советует отправиться в Сибирь на золотые прииски и заработать там не то что нужные ему три тысячи, но даже – три миллиона172. Этот комический эпизод, несомненно, имеет литературные источники173, но, помимо них, он восходит к теоретически подчас не осмысливаемым, но от этого не менее эффективно срабатывающим сюжетным схемам, которые формируют функциональное ядро сибирского текста русской литературы. Первое, что предложение г-жи Хохлаковой могло оживить в читательской памяти, – это история фонвизинского Стародума, который отправился в екатерининские времена на сибирский прииск, потому что там «…достают деньги, не променивая их на совесть, без подлой выслуги, не грабя отечества; где требуют денег от самой земли, которая поправосуднее людей, лицеприятия не знает, а платит одни труды верно и щедро»174. При этом неожиданное возвращение Стародума трактуется как символическое оживление умершего, которого «уж несколько лет <…> в памятцах за упокой поминали…»175. Характерно в данном контексте указание героя на землю как на источник своего благосостояния: экономический обертон мотива здесь вполне успешно соединяется с мифопоэтическим, ибо «воскрешение»176 мертвеца должно предполагать его неизбежный контакт с землей. Митя, по мнению его эксцентричной собеседницы, также должен преобразиться, обрести ряд новых качеств. «…Вы отыщите прииски, наживете миллионы, воротитесь и станете деятелем, будете и нас двигать, направляя к добру» (IX; 431). Сама г-жа Хохлакова расценивает свою идею как спасение Дмитрия Федоровича: «Я обещала вас спасти и спасу» (IX; 430-431). Согласно мифологической канве этого потенциального сюжета Митиной жизни, возвращение из Сибири, как будто после какого-то инициационного обряда177, должно обещать ему вознаграждение в виде женщины. «Потом, когда вы возвратитесь в богатстве и славе, вы найдете себе подругу сердца в самом высшем обществе. Это будет девушка современная, с познаниями и без предрассудков. К тому времени как раз созреет теперь начавшийся женский вопрос, и явится новая женщина…» (IX; 433). Обретение финансового могущества и решение больного для Мити матримониального вопроса будет дополнено, по мнению г-жи Хохлаковой, еще и психоэмоциональным катарсисом: «…потом возвратитесь и будете радоваться. Нарочно прискачете ко мне из Сибири, чтобы со мной порадоваться» (IX; 433).