— Хорошо, — ответил я, — давайте поделим на части несчастную птицу. Каждый получит по заслугам: я получаю туловище птицы, поскольку оно опутано моим снарядом; Фрицу принадлежит голова, потому что его орел устрашающе действовал сверху; Жаку достанутся голень и ноги, так как именно он спутал их, а ты, Франц, по праву возьмешь маленькие перья, которые вытащил из хвоста птицы, когда она лежала на земле.
Мальчики натянуто рассмеялись, но смысл преподанного урока поняли.
— Конечно, — добавил я, — Жак поступил неправильно, эгоистично. Не посоветовался с нами. Но за свою дерзость он должен держать ответ. Отныне воспитание страуса и уход за ним лежат на его совести.
Так незаметно прошел день. Возвращаться в Скальный дом не имело смысла, было уже поздно. Мы распрягли «наставников» страуса, а его самого крепко привязали между двумя деревьями невдалеке от медвежьей пещеры. Упаковали вещи, старые и вновь приобретенные. Не хотелось ничего оставлять на произвол судьбы. Так уж устроен человек: ему жалко терять то, что приобретено с трудом и для чего мысленно уже найдено применение.
Наше выступление на следующий день затянулось из-за страуса. Птица вновь вела себя буйно, не хотела слушаться. Пришлось опять набросить ей на голову платок и обвязать его вокруг шеи. Теперь я закрепил один растяжной ремень на рогах Буяна, поставленного впереди страуса, а второй — на рогах Ревушки позади. Таким образом, пленник не мог вырваться ни вперед, ни назад и вынужден был идти вровень с быками, на которых для подкрепления снова сели наши всадники. Всю тройку, страуса с быками, привязали длинной веревкой к оглоблям повозки, в которую запрягли корову. Эрнст удобно устроился на корове, а матушка села в повозку, я скакал на Быстроножке, а Фриц — на Ветерке. Вот таким караваном мы выступили не спеша в дорогу.
В хижину Лесного бугра было запланировано добраться до наступления ночи, но по дороге пришлось задержаться на плантации сахарного тростника, погрузить на телегу свиные окорока, хорошо сохранившиеся в коптильне.
К месту назначения мы прибыли с небольшим опозданием, усталые, но в добром расположении духа. Сразу распрягли животных и привязали страуса между двумя деревьями. Потом на скорую руку съели холодный ужин и устроились на отдых в хижине на постелях из чистого хлопка.
На следующий день встали рано и быстро позавтракали, чтобы как можно скорее оказаться в Скальном доме. Он был действительно нашим домом, мы тосковали по нему.
Не делая больше остановок, мы до обеда были уже на месте. Распрягли быков, привязали все еще дичившегося страуса в беседке между двумя столбиками. Там он должен был оставаться до полного укрощения и приручения.
Страусиные яйца опустили в теплую воду, но не все. Те, в которых, как нам казалось, зарождалась жизнь, положили на подстилку из хлопка и засунули в сушильную печь, в которой, по возможности, поддерживалась необходимая при высиживании температура.
В последующие дни лично я занимался пашней и всем, что с ней связано. Все вместе мы обрабатывали медвежьи шкуры, ухаживали за страусиными яйцами, не забывая, конечно, и о самом строптивом страусе. Все эти дела, по моему мнению, не терпели отлагательств.
Возделывание почвы оказалось делом нелегким. Подумалось: сколько же усилий затратило человечество, чтобы перейти от пастушества и охоты к земледелию и оседлому образу жизни? Мы выделили под пашню площадь приблизительно в два акра,[65] неподалеку от главной и первой плантации сахарного тростника. На трех отдельных участках поднятой целины засеяли пшеницу, кукурузу и ячмень. Кроме того, мы часто разбрасывали семена просто так, случайно, где придется, если видели взрыхленную почву. Но на настоящие урожаи, конечно, там надеяться не приходилось.
По ту сторону Шакальего ручья было заложено еще две плантации: на одной посадили картофель, на другой — маниок. Неприхотливость этих растений упрощала нам жизнь, из каждого нового урожая отбиралась часть и откладывалась на хранение. Эти плантации находились неподалеку от нашего жилища, мы наблюдали за ними и могли уберечь от бродящих в округе свиней. Быки привыкли к ярму, и вспашка под зерновые прошла по всем правилам; благодатную почву достаточно было пахать на глубину не более четырех вершков.[66] На двух других плантациях требовалась более глубокая вспашка и дополнительные усилия. Тут мы познали правду слов Божьих: «И хлеб твой ты должен есть в поте лица твоего».