Шуруп

Оранжевую палатку охранения далеко было видать – для постов системы «лучше не подходи» это естественно. Ввиду отсутствия разумного противника маскироваться на местности смысла не имело, но серо-коричневые камуфляжные палатки в полку тоже, без сомнения, пылились на складах.

Когда сели, Виталий дёрнулся было на выход, но Терентьев его остановил: сиди, мол.

«А и верно, – подумал Виталий. – Мы же у палатки сели, а обломки «Гиацинта» по всей округе раскиданы».

И действительно, когда бойцы выгрузились и потащили термоса в сторону поста, в пассажирский салон трёхсотки поднялся очередной офицер в полевом облачении. Поздоровался он сухо, но в целом спокойно; на Виталия едва взглянул, а к Терентьеву без лишних разговоров подсел.

– Схема есть? – Терентьев сразу взял быка за рога.

– Конечно. Вот…

Офицер вытащил планшет; некоторое время они голова к голове изучали выведенное изображение. Что за схема догадаться было нетрудно – расположение упавших обломков.

– По возрастающей или по убывающей? – поинтересовался офицер. Фамилия его была Черский, и был он лейтенантом.

– По возрастающей, – решил Терентьев. – Эй, стажёр! Иди-ка сюда.

Виталий послушно пересел к ним.

Схема была на удивление наглядной, как легли обломки, понималось без усилий.

– По возрастающей, – заговорил Терентьев, обращаясь к Виталию, – это значит, что мы по-быстрому посещаем воронки, где всё нафиг взорвалось, а потом детально осматриваем места, где хоть что-нибудь сохранилось. Почему так – объяснять?

– Не надо, – вздохнул Виталий.

– Вот и чудно, – кивнул Терентьев. – Ну что, пан Черский? Полетели?

Лейтенант потянулся к гарнитуре:

– Освальд! Вы на борту? После покурите, марш на борт!

Спустя десяток секунд послышался хлопок закрывшегося люка.

– Толик! – это Черский уже с пилотами общался. – Точка «семь». Старт!

– Принял, «семь»! Поехали! – ответил пилот по громкой, и трёхсотка снова прянула в небо Лореи.

В означенной точке «семь» смотреть действительно было почти не на что. Равно как и в точках «четыре», «пять» и «шесть». Виталий сколько не всматривался, так ничего кроме слегка взрыхлённой почвы, уже затянутой порослью трав, не увидел. В точках «девять» и «десять» взрыхлённости было больше и даже уцелело по нескольку фрагментов обугленного космопласта и нечто опознанное Виталием как обломок кормового стабилизатора центральной секции «Гиацинта». В точке «восемь» взрыхлённости не было вовсе, просто валялся в травах длинный, метров семи в длину, выпуклый кусок корабельной обшивки с торчащими на манер крылышек обтекателями. Его Терентьев осматривал долго и придирчиво, но пока ничего не трогал и с места не сдвигал. Черский, которому вся эта детективщина надоела ещё в точке «пять», даже из корабля уже не выходил, а троица бойцов в броне обречённо брала место крушения в треугольник и следила, чтобы местная фауна не покусилась на господ интендантов. Фауна особо не покушалась, хотя от внимания Виталия не ускользнуло, как на одного из охранников из низинки выбрел какой-то местный носорог и пришлось пугать его шумовой гранатой.

Терентьев на звук бабахнувшей гранаты даже не обернулся.

Зато в какой-то момент поманил Виталия, присевшего около непонятно как уцелевших обтекателей.

Виталий приблизился к мастеру.

– Это что, по-твоему? – спросил Терентьев, тыкая пальцем в овал, выглядящий на фоне закопчённой обшивки чуть более светлым, чем всё остальное. Виталий этот овал уже видел и успел насчёт него поразмыслить.

– Я думаю, капиллярка. Как раз тут крепилась эта самая необкатанная ферма эф-эс сорок-сколько-то там.

– Молодец, стажёр! Так оно и есть. А что скажешь о самих капиллярах?

– По-моему, они раскрепились штатно. В смысле, не были выломаны, выдернуты, вывернуты… Прошла команда, капилляры разъединились. Я так считаю.

Терентьев одобрительно кивнул:

– Согласен. Что ж… Тут всё, поехали смотреть самое интересное.

Самое интересное впечатлило Виталия не в пример сильнее. Причём точки «один» и «три» ещё туда-сюда, это были всего лишь фатально покорёженные останки изначально сигарообразных модулей «пилотская кабина плюс движок». Точка «два» в общем и целом представляла собою примерно то же, но тут кабина сохранилась почти не обгоревшей, хотя и повреждённой. И в ней было много крови – давно потемневшей, но кое-где всё ещё сохраняющей зловещий красный цвет, особенно широкие мазки на вертикальных поверхностях.

– Когда его нашли, он был ещё жив, – мрачно сообщил Черский, не усидевший на этот раз в корабле. – Наши его вынимать затеяли, но он изломан был весь… Прямо на руках и умер.

– Пилот или механик? – до неприятности холодно уточнил Терентьев.

– Пилот. Ирек Джанаев. Хороший был парень…

– И пилот, по-моему, не из самых плохих.

Черский презрительно глянул на Терентьева.

– Плохих? Да это ас из асов был! Не то что…

Слово «шурупы», усиленное каким-нибудь нелестным эпитетом, он всё-таки не произнёс, сдержался.

Была в словах лейтенанта и злость. Было и презрение. Была и досада. И Виталий сразу догадался, почему мастер с самого начала говорил с Черским так холодно и отстранённо.