Шунь и Шунечка

И снова вышла неудача: “У тебя глобализмом крышу снесло, не дури и шевели мозгами в патриотическую сторону”. Шурочка пошевелила и пробежалась исколотыми иглой пальчиками по клавиатуре: “Под синим небом все на свете наше — от Белого моря и до Красного”. Очкасова просияла в дисплей: “Давно бы так! Мне Красное море так близко к телу. Жалко только, что на триколоре Желтого с Черным нет. Ничего, еще не вечер, я мужу велю, чтобы основной закон подкорректировал в направлении колорита. Только оставь мне на память о прошлом хоть одну оборочку и линию груди подчеркни. Окончательное название — “Широка страна моя родная”. А свою географическую политкорректность пускай в жопу себе засунут. Сшей, чтобы к завтрему”. Так прямо и написала.

Теперь Шурочка могла расслабиться. На столе стояла в рамочке поясная фотография Шуня в бравой солдатской форме. Нет, еще не Шуня, а Кинга, потому что фотографии было тридцать лет, три года и еще один неполный месяц. Его призвали к армейскому порядку после окончания четвертого курса для прохождения сборов и получения лейтенантского погона. На бритом лбу играло солнышко, на пилоточке горела рубиновая звезда. Красавец!

Умирая, мать не сдержалась и выдавила из себя последний секрет: “А Вовка-то наш вовсе и не брат тебе”. Умерла же легко — заснула и не проснулась. Пусть земля ей пухом будет, пусть все в муку перемелется, пусть небо не разочарует ее. Шурочка на нее не сердилась.

И тогда Шурочка разыскала в комоде ту самую фотографию, вытерла пыль, водрузила на стол, загляделась. Кровь прилила к щекам и чреслам — теперь им с Шунем было можно, страшное слово “инцест” растворилось в слезах, рассеялось ветром, покатилось обратно в словарь иноземных диковинных слов. Да только где он теперь, ее суженый Кинг, ее ненаглядный Король и одновременно Шунь? Не знает она — где.

Как только десять лет назад забредили об отмене проклятой московской прописки, он зашел к Шурочке попрощаться. Достал паспорт и порвал постранично: “Все, надоело, хочу сам собою без посредников жить, перекати-полем по стране покачусь”. От него приятно разило водкой.

— А как же трудовой стаж? — спросила Шурочка вроде бы отрезвляюще, но братец был при кураже.

— Мне до пенсии не дожить, а книги в библиотеке я уже все перечел.

Про пенсию, конечно, никому знать не дано, а вот насчет библиотеки возразить было нечего. Брат в районной библиотеке уже давным-давно в качестве заведующего штаны протирал, в особенности налегая на дальневосточную тематику. Для начала обчитался Сэлинджером с Судзуки, потом стал выдаивать первозданные смыслы из оригиналов. При этом приставал ко всем с рассуждениями про гнусный евроцентризм, великую миссию Востока и незамутненную научно-техническим прогрессом древность. “Вот во времена Шуня… Был бы жив Шунь…” — такие он пел невеселые песенки. За то и прозвали его в шутку Шунем. А кое-кто стал считать его просто ненормальным идиотом. Один заслуженный востоковед, обессилев от бесконечных вопросов, ужасно рассердился за его назойливость: “У вас, мил-человек, в голове даже не опилки, а сплошная шуньята, то есть пустота. Буду весьма обязан, если вы оставите меня в покое и хайку с танками сочинять больше не станете”. Зря он так про стихи сказал.

Однако сам Шунь отнесся к своей новой кликухе серьезно и старался ей соответствовать. В столовую ходил со своими палочками, из всех блюд предпочитал рыбу и рис, персоналу не грубил, выдавал свою хипповую косичку за чисто китайскую. Спать стал на березовом полене, которое представало в его фантазиях в качестве дальневосточной подушки. Сначала эта подушка мучила его кошмарами, но потом сон вошел в привычную колею. Больше всего доставалось его жене: Шунь пленился плоскостью ее бурятских черт и называл вовсе не Еленой Прекрасной, а Чистой Девой, при соблюдении брачных обязанностей семени не извергая. Лена приехала в Москву поступать в институт и ожидала от столицы совсем другого. Эта комедия продолжалась раз за разом — вслед за древними даосами Шунь полагал, что именно таким образом полезная жидкость задерживается в организме, сплавляясь там в “золотую пилюлю”, обеспечивающую здоровый образ жизни и умирания. “Кто способен запечатать свой Нефритовый Стебель, достигнет бессмертия”, — именно так говорилось в трактате “Разговор о верховном пути Поднебесной” в переводе В. В. Малявина. Перевод тот находился в спецхране и простым смертным читателям на руки не выдавался. Шунь считал процитированное утверждение насчет бессмертия некоторым преувеличением, но указанию следовал неукоснительно. Только раз — по недосмотру — все-таки пролился. “Вот это да!” — воскликнула жена и немедленно понесла. На свет появился сын Богдан.