Шунь и Шунечка

Тут Ближняя Дума одобрительно загудела, обличительное слово председателя вышло убедительным. Напряженная работа ума выплеснулась наружу: лысоватая голова Николаева покрылась бисеринками пота и стала похожа на яйцо Фаберже.

— А вы все, люди и джентльмены, — царственно махнул он в зал и сверкнул всеми своими имплантатами, — навсегда запомните: Дума, даже Ближняя — не место для дискуссий. Заседание закончено, мне на уколы в Вену пора.

“Тебе в вену, а мне в жопу прикажете? Нет, все-таки я тебя когда-нибудь сварю всмяточку, яйцо тухлое. Зубы повыковыриваю, яйцо сварю и собакам на поругание кину. Попробую с Шунем посоветоваться, хоть китайчата его мне и подгадили, — окончательно решил Очкасов. — Чистый все-таки человек. И денег вряд ли много запросит. Не нам, грешным, чета”.

Очкасов настолько разволновался, что забыл принять необходимый его организму американский поливитамин “For Active Honest Life”. Тем не менее его “Дикоросс” сменил пластинку, взял благожелательный тон и стал регулярно информировать об отросших в монастыре руках и ногах. Дело приобретало православный оборот. Бубукин повеселел и перестал надоедать сослуживцам своими ностальгическими бреднями о золотом веке. Не желая отстать от жизни и завидуя тиражу “Дикоросса”, другие газеты пересказывали статейки Бубукина, которые обрастали ненужными подробностями.

Царев по прозвищу Кинг

Зубы росли и требовали стачивания, Шунь влезал в шкуры белки и зайца: день напролет щелкал орехи и хрумкал морковкой. Живот пучило. И только вечером Шунь позволил себе расслабиться — положил за щеку ириску “Кис-кис”, уселся за огромный дубовый стол в библиотечной зале и затеплил свечу, которая заключила его лицо в золотой круг. Вокруг воскового тела свечи через равные промежутки были пущены чернильные кружочки с обозначением предназначенных для сгорания часов. Пламя неумолимо подбиралось к римской цифре VIII. Сейчас огонь выплавит воск вокруг заделанной в свечу дробинки, и она глухо ухнет в оловянный поддон — еще одним часом станет меньше. Запас свечей достался Шуню от монахов, хранивших их в герметичном кованом сундуке. Ни мыши, ни время не испортили их. Изначально по ножкам стола были пущены резные фрукты, приплющенные монументальной столешницей. Однако Шунь решил не церемониться с символикой — стамеской и ножом превратил их в пузатых весельчаков, драконов и фениксов.

Пребывая в творческой задумчивости, Шунь почесал за серьгой и отхлебнул горячего чаю. Каждый из его великих дальневосточных предшественников непременно оставлял потомкам описание своего кабинета. Чем он хуже? Чем не достоин?.. Подобранным в саду камней цветастым петушиным пером Шунь вывел с императорским нажимом:

Сел на циновку за низеньким столиком, выпил
Чарку вина, повторил. Тушь растер и водички
Добавил. Кистью прошелся по желтой бумаге.
Мышь заскреблась, светильник дрожит.

Шунь оторвался от своей тетради в клеточку. Тарас возлежал поперек стола, хвост с усами сладко подрагивали. Тарас дрых, никакая мышь не посмела бы нарушить котовский покой и размяться в его присутствии. Пламя свечи стремилось к вертикали. Тихо было в библиотечной зале.

Стены теснят меня в хижине хлипкой.
Шторы раздвинешь — бамбук шелестит.
Горная сакура ужель отцветает?
Не успел оглянуться — так время летит.

Шунь оторвался от тетради, вышел на крыльцо — и ничего такого не увидел. Японская ночь, конечно, темна, но русская, несомненно, будет еще темнее. Несмотря на мрак, Шунь твердо знал, что и светлым утром горы не будут застить взор. От этого наблюдения ему стало грустновато. Он любил и родные равнинные березы с осинами, но сейчас его внутренний взор шарил совсем по другому рельефу. Пришлось это дело перекурить, душа вместе с улетавшим дымом чуть-чуть возвысилась.

Иней серебряный лег на щетину.
Жены, дети, коллеги — все
Остались в столице. Слышишь ли ты —
Водопад мой шумит?..

Шунь погляделся в бледное зеркало на столе и убедился в справедливости сказанного: к ночи трехдневная щетина выглядела безобразно. Утверждение насчет столицы тоже не противоречило истине. Что до водопада, то примыслить его было совсем нетрудно.

Годы бегут, а народ все беднее.
Скоро ли, скоро во дворец призовут?
Все чиновники в шелк и прах разодеты,
Вина сладкие тянут и девок имеют.