Штуцер и тесак

– Не перечь командующему! – оборвал Багратион. – Ему виднее. Чин жалует государь, но после такого считай, что он у тебя на шее, как и орден. Так вот, капитан. Этой ночью армия покинет Смоленск. Отход уже начался. Прикрывать назначена дивизия Паскевича[108], – он указал на генерала, рассказавшего о нашем участии в сражении. – Он просил дать ему роту, так славно показавшую себя в сегодняшнем сражении. Я согласился. Так что поступаешь в распоряжение Ивана Федоровича. Служи ему, как мне. Понял?

– Так точно, ваше сиятельство!

– Просьбы есть?

Семен замялся, и тут влез я.

– Нам бы артиллеристов, ваше сиятельство. Пушки есть, а стрелять некому. И еще зарядов. Сегодня, считай, все пожгли.

– Найдешь? – Багратион посмотрел на Паскевича.

– Да, ваше сиятельство! – кивнул тот.

– Свободны! – кивнул нам командующий.

Мы с Семеном сделали поворот кругом и направились к выходу.

– Руцкий! – окликнули со спины.

Я встал и повернулся.

– О тебе тоже государю напишу, – сказал Багратион. – Не мне решать, но считай, что желаемое у тебя есть.

– Благодарю, ваше сиятельство! – поклонился я.

– Служи, Руцкий! За царем и Отечеством не пропадет. Адъютант в приемной даст вам кресты для отличившихся. Распорядитесь ими с умом. Все, что могу. Идите!

И мы пошли. В приемной Спешнев забрал у адъютанта пять Георгиевских крестов, и мы отправились в роту. По пути жались к заборам, пропуская уходившие из города войска. Шаркая подошвами и звеня амуницией, шагали мимо нас пешие колонны, под топот копыт катили повозки и артиллерийские упряжки, рысила кавалерия. В этот раз не было ни пения труб, ни дроби барабанов – армия уходила тихо. В наступившей темноте не было видно выражения лиц солдат и офицеров, но не приходилось сомневаться, что они не горят радостью. Зря. Захватив Смоленск, Наполеон вступит одной ногой в могилу. Второй угодит в Москве…

Этой ночью нам удалось поспать только пару часов. Сначала прибыли обещанные Паскевичем артиллеристы под командованием штабс-капитана Зыкова. Они с Семеном немного пободались на тему, кто из них центровой. Насчет Спешнева артиллерист не возражал, а вот мой статус ему не нравился. В ответ я спросил офицера: где его пушки, и с чего это его, такого красивого, прислали к нам, а не наоборот? После чего штабс-капитан увял и согласился с заведенным в роте порядком. Мы разделили артиллерию и егерей на два отряда, один из которых возглавил Спешнев, второй – я. Для чего? Все просто: на узких улицах города восемь пушек в ряд не поставишь, да и сотне солдат тесно. Под командование штабс-капитана и его людей перешли захваченные у вюртембергцев орудия, Ефим остался во главе прежней батареи. Эту новость старый фейерверкер встретил ворчанием, пробормотав что-то насчет скорых на чужое добро. Трофейные пушки пришлись по душе хромому артиллеристу. С его слов, этим бывшим четырехфунтовкам рассверлили стволы под шестифунтовый калибр[109], вследствие чего орудия вышли легкими и грозными одновременно. Но прибывшие к нам артиллеристы имели дело как раз с такими, на нашу мелочь их пришлось бы переучивать, а на это не было времени. Поэтому Семен оборвал ворчание Ефима, приказав тому заниматься делом. Вязать заряды, к примеру. Порох и картечь нам подвезли, как и стаканы с ней и ядра для шестифунтовок. Доставили провизию и свинец в прутках для ружей – Паскевич сдержал слово. Егеря готовились к сражению: чистили ружья, отливали пули, катали патроны. Фурлейты кормили и обихаживали коней. Раненых отправили за Днепр. Они умоляли оставить их в роте – пришлось объяснить, что не бросим. Полежат в леске под присмотром фурлейтов, а затем подберем их после оставления Смоленска. Здесь только руки связывают. Оставалось верить, что так и случится: рота уцелеет или, по крайней мере, выйдет не слишком потрепанной из мясорубки городских боев. Я на этот счет иллюзий не питал.