Штрафбат

— Когда стали поступать первые соединения? Откуда?

— Около месяца назад. В основном из Бельгии, Франции, Италии, — четко отвечал капитан. — Магдебургский пехотный полк, третья танковая дивизия из Франции, Кенигсбергский гаубичный полк, шесть минометных батарей… Баварский пехотный полк. Два танковых батальона дивизии СС «Мертвая голова».

— И все это располагается на таком малом участке фронта?

— Так точно, господин генерал.

— Откуда такая осведомленность?

— Наш батальон обеспечивал связь прибывших соединений со штабом дивизии и штабом фронта, господин генерал.

— Майор, который погиб, командовал этим батальоном связи?

— Так точно, господин генерал. Я был его заместителем.

— Значит, на этом участке готовится наступление, так надо понимать все эти дислокации?

— Ничего не могу сообщить конкретного по этому поводу, господин генерал. Но если судить по родам войск и их количестве, можно сделать подобный вывод — готовится наступление, — все так же четко и быстро отвечал Бонхоф.

— Уведите, — негромко приказал командующий армией и, когда капитан в сопровождении двоих конвоиров вышел из штаба, оглядел группу высших офицеров, позвал:

— Лыков? Ты где там спрятался?

Генерал Лыков протолкался к столу, вытянулся по стойке смирно.

— Молодец, Илья Григорьевич, твоя разведка поработала отлично. Благодарю… — Командующий снова взглянул на карты, оперся обеими руками о стол. — А теперь давайте устроим небольшую мозговую атаку… Когда 166 и где господин фельдмаршал Манштейн предполагает наступать?

Офицеры плотнее обступили стол.

А разведчики в это время сидели в особом отделе дивизии у майора Харченко.

— Вот я тебя и спрашиваю… — Харченко расхаживал по блиндажу, а Глымов, Леха Стира и Светличный сидели на табуретах у стола, на котором лежали бумаги и коптили две керосиновые лампы. В углу примостился Твердохлебов, курил самокрутку, слушал разговор. Больше в блиндаже никого не было.

— Да я не пойму, че вы спрашиваете-то, гражданин майор, — прижимал к груди руки Леха, и глаза его выражали искреннее недоумение.

— Я тебя спрашиваю, ты лично видел, что Самохин был убит?

— Да он передо мной бежал, как же не видел-то? Бежал передо мной и упал.

— Ты удостоверился, что он убит? — Харченко остановился перед Лехой Старой.

— Чего удостоверился? — не понял Леха Стира.

— Что он мертвый? А может, его ранило. И, значит, он в плен попал. Теоретически это можно предположить? — Майор Харченко раскачивался с носков на пятки, заложив руки за спину, и в упор смотрел на Леху Стиру. Тот совсем растерялся. За всю его уголовную жизнь самые ушлые следователи не додумывались до таких вопросов.

— Да мертвый он был, че я, мертвяка от раненого не отличу? — махнул рукой Леха Стира.

— Ты на вопрос отвечай, — ледяным тоном остановил его Харченко. — Теоретически можно предположить, что его ранило и он был жив? Я спрашиваю, теоретически можно предположить? Теоретически?

— Теоретически? — Леха Стира мучительно раздумывал, чувствуя какой-то подвох в вопросах особиста и не зная, как от этого подвоха ускользнуть.

— Ну да… — кивнул Харченко. — Чисто теоретически.

— Ну-у… теоретически, конечно, можно… Но только теоретически, гражданин майор!

— Значит, если можно теоретически предположить, что Самохин был только ранен… — майор Харченко вновь заходил по блиндажу, — значит, можно предположить, что Самохин попал в плен?

— Как это? — Леха Стира даже привстал с табурета, — Я ж вам толкую…

— Ты сядь, сядь, я сказал! — вновь повысил голос майор. — Тебя спрашивают — ты отвечай.

— Че отвечать-то?

— Если ты точно не можешь утверждать, что Самохин был убит, значит, можно предположить, что ранен. Так или нет?

— Ну, так…

— Значит, немцы могли захватить его в плен, так или нет?

— Не могли… — мрачно ответил Леха Стира и с надеждой посмотрел в угол блиндажа, где сидел Твердохлебов.

— Как же не могли, если он ранен был? Ты ж только что говорил, — теперь в голосе майора Харченко слышалось искреннее удивление и даже возмущение. — Что-то ты путать начинаешь, Стира? То одно плетешь, то другое… Если ранен был, значит, могли его немцы в плен взять?

— Не надо так, гражданин майор, издеваться, — вдруг глухо из угла проговорил Твердохлебов. — Скотство это…

— Ты-ы!! — майор рванулся к Твердохлебову, сжав кулаки. — А ну, вста-а-ань! С офицером Красной Армии разговариваешь, штрафная морда! И не с простым офицером, псина! С начальником особого отдела дивизии!

Твердохлебов медленно поднялся, опустив руки. В кулаке была зажата самокрутка, оттуда вился сизый дымок. Харченко смерил его взглядом, вернулся к столу и, схватив пачку исписанных листов, заорал, затряс листками:

— Ты мне чего тут понаписал, а? Расписал, раскрасил — аж слеза прошибает! Не иначе как всех к званию Героя Советского Союза представлять надо, да?! Кого, ты подумал?!

— А чего тут думать? Я — сам такой, — пожал плечами Твердохлебов.

— Во-во, потому так и расстарался! В разведку сходили — сразу герои! Всех в задницу расцеловать и в тыл на курорт отправить!

— Ты сам-то хоть раз в разведку ходил, гражданин майор? — вдруг спросил Твердохлебов.