Обычно считается, что это недостижимо, так как любое действие принадлежит сфере низших гун и поэтому всегда несовершенно, sadoṣam, обусловлено движением, противоречивостью, недостаточной сбалансированностью, изменчивой борьбой гун; когда же эти неравные по силе влияния гуны приходят в совершенное равновесие, вся деятельность Природы прекращается и умиротворенная душа обретает покой. Исходя из этой концепции, можно сказать, что божественное Существо может либо пребывать в покое, либо действовать в Природе, используя ее инструменты, но в этом случае ему приходится одевать на себя ее покровы, имеющие видимость борьбы и несовершенства. Это может быть истинным применительно к обычной деятельности – которая является делегированной деятельностью Божественного в человеческом духе – с нынешними отношениями души и природы в воплощенном несовершенном ментальном существе, но это не истинно по отношению к божественной природе, которая является природой совершенства. Борьба гун это лишь отражение на уровне несовершенства низшей природы [того, что принадлежит высшей природе]; эти три гуны символизируют три основополагающие силы Божественного, которые не просто существуют, пребывая в совершенном равновесии и покое, но и, объединяясь в совершенном согласии, способны божественным образом действовать. Тамас на уровне духовного бытия становится божественным покоем, который является не инерцией и неспособностью к действию, а совершенной силой, шакти (śakti), хранящей в себе весь свой потенциал и способной контролировать и подчинять закону покоя даже самую интенсивную и грандиозную по своим масштабам деятельность. Раджас становится чистой Волей духа, которая порождает и сама осуществляет все действия, Волей, которая не является желанием, усилием, лихорадочной страстью, а является той же самой совершенной силой бытия, шакти, способной к бесконечной, непрерывной и блаженной деятельности. Саттва перестает быть ослабленным ментальным светом, пракашей (prakāśa), и превращается в самосущий свет божественного бытия, джьёти (jyotiḥ), – средоточие совершенной силы бытия, – озаряющий божественную умиротворенность и божественную волю к действию, слитые в одно целое. Обычное освобождение позволяет обрести божественный покой в неподвижном божественном свете, в то время как интегральное совершенство предполагает достижение этого более великого тройственного единства.
С обретением этого освобождения природы мы также избавляемся от духовного ощущения дуализма Природы. На уровне низшей природы двойственность является неизбежным результатом воздействия гун на душу, замкнутую в пределах ограничений саттвического, раджасического и тамасического эго. Источником этой двойственности является неведение, которое не способно постичь духовную истину вещей и сосредоточивается на несовершенных внешних формах; оно взаимодействует с ними не с позиции знания их внутренней истины, а с позиции борьбы и усилий, направленных на сохранение шаткого равновесия между влечением и отвращением, способностью и неспособностью, симпатией и антипатией, наслаждением и страданием, радостью и печалью, принятием и непринятием; вся жизнь представляется нам тесным переплетением приятного и неприятного, красивого и уродливого, истины и лжи, счастья и несчастья, успеха и неудачи, добра и зла – запутанной двойственной сетью Природы. Привязанность к своим симпатиям и антипатиям удерживает душу в этой сети добра и зла, радостей и печалей. Искатель освобождения избавляется от привязанности, отбрасывает от своей души двойственности, но поскольку двойственности, кажется, составляют саму основу действия, саму субстанцию и структуру жизни, создается впечатление, что этого освобождения легче всего достичь путем отстранения от жизни: либо физического, насколько это возможно, пока человек находится в теле, либо внутреннего – с помощью внутреннего уединения, отказа санкционировать всю деятельность Природы или освобождающего отвержения этой деятельности, вайрагьи (vairāgya). При этом происходит отделение души от Природы. Затем, невозмутимо пребывая над ней, удасина (udāsīna), душа наблюдает за борьбой гун в природном существе и, как бесстрастный свидетель, взирает на наслаждение и боль ума и тела. Или же ей удается распространить свое бесстрастие даже на внешний ум, и тогда она с невозмутимым покоем и невозмутимым блаженством стороннего наблюдателя созерцает мировые события, в которых она уже не принимает никакого активного внутреннего участия. Завершением этого процесса становится отказ от рождения и уход в безмолвное «я», мокша (mokṣa).