Но, в таком случае, неужели Божественное так ужасно, так страшно и отвратительно, что сама мысль о нисхождении его в физическое и в результате преображение человеческой природы в божественную должна вызывать протест, страх, отвержение и отказ? Я еще понимаю, что витальное, не претерпевшее изменений, держится за свои мелкие радости и переживания, за свою короткую жизнь, которая на сегодняшний день представляет собой жестокую драму, и потому он и старается увернуться от всего, что может его изменить. Но почему должен бояться вхождения Божественного в свое сознание Любящий Бога, Искатель Бога, садхак? Почему он должен не хотеть так изменить свою природу, чтобы стать единым с тем, чего ищет, и в ужасе отшатывается от садришья-мукти (sādṛśya-mukti)? За этим страхом обычно стоят две причины: первая состоит в том, что витальное чувствует, что ему придется перестать быть темным, грубым, грязным, эгоистичным, неочищенным (духовно), придется утратить стимулы, которыми у него являются желания, а также мелкие удовольствия и маленькие страдания, которые ему любопытны (поскольку оно пытается увернуться даже от Ананды, которая должна заменить их собой); во-вторых, существует абстрактная, умозрительная теория невежественного ума, возникшая, как я полагаю, в рамках аскетической традиции, которая сводится к тому, что Божественное по своей природе холодно, голо, пусто, сурово, замкнуто на себе самом и лишено тех роскошных богатств, какие есть в эгоистической витальной человеческой жизни. Как будто бы не существует божественного витала и как будто бы он – когда найдет средства проявить себя в полной мере – не сделает земную жизнь бесконечно более прекрасной, более полной любви, сияния, тепла, огня, энергии и божественной страсти и способности к счастью, чем бессильная, страдающая, мелкая, быстро увлекающаяся и так же быстро утомляющаяся витальность теперешнего всё ещё такого несовершенного человеческого существа.