Шрамы на стали (СИ)

Рейнард растерянно посмотрел на ее улыбку; Мэва невольно задумалась, видит ли он зияющую дыру на месте выбитого зуба. Гаскон же, подхватив со стола шапку, боком скользнул мимо Рейнарда, чуть задрав руки, точно сдавался в плен, и широко усмехался. Откланялся картинно у входа и бесследно исчез, даже не вздумав попрощаться.

— Слишком много этот наглец себе позволяет, — бессильно заявил Рейнард.

— За то мы его и держим, — устало согласилась Мэва. И снова поправила идеально наложенную повязку.

========== 2. ==========

В те дни Мэва с удивлением осознавала, что оказалась дома; эта мысль пробилась сквозь усталость, только когда армия ее, грохотавшая сапогами по тракту, блестевшая доспехами, протекла по ривийским равнинам, вклиниваясь между деревень, громадной силой расплескалась по холмам. Все шло гораздо лучше, чем Мэва смела надеяться когда-то, до короны было совсем немного, рукой подать да еще наглеца аеп Даги вышвырнуть прочь — быть может, по частям. Мечты о том, как она будет смыкать руки в стальных воинских рукавицах на шее нильфгаардского генерала приходили под конец сложных дней и приятно грели душу, теперь, когда превратились из несбыточных мечтаний во что-то более реальное.

Впрочем, она настолько привыкла в лесу спать, среди холодных горных вершин, снегом занесенных, в болоте, в палатке наспех поставленной, что никак не могла привыкнуть к королевскому шатру. И так же трудно оказалось снова носить золотой доспех, королевской ответственностью тяжеливший плечи, и удивительно было видеть всю силу, движущуюся за ней, точно морской прилив. Где-то далеко в памяти оставалась шайка партизан, сколоченная из вчерашних разбойников и верных королеве солдат. Теперь Мэва обязана была не только о них думать, но и обо всех тысячах, что за ней шли, и это выматывало невыносимо.

Несколько ночей Мэве совсем не спалось: близилась уговоренная встреча с Виллемом у башни, а она еще не знала, что говорить. Ярость скреблась в груди не кошкой — мантикорой; Мэва сама долго ворочалась в своем шатре, на королевской постели, потом поднялась рывком, не обращая внимания на закружившуюся голову. Прохлада ночи облизала щеки, шрам почему-то тревожно заныл. Она шла по сонному лагерю без цели и без мысли; полная луна висела над головой, оглушая ярким светом. Встретились несколько дозорных солдат; каждый постарался приосаниться и отдать честь, проводили ее взглядами молчаливо и уважительно. Мэва незаметно улыбалась, отворачиваясь, скрываясь в ночи.

Лохматый клок леса, на бумагах обозначенный парой криво нарисованных елочек, однозначно сильно разросся с того времени, как его занесли в карты. Хвоя мягко пружинила под ногами, пахло терпко, немного успокаивающе; Мэва с наслаждением вдохнула полной грудью. Внутри покалывало от острого, точно клинок, чувства свободы, вдруг охватившего ее. Но она отошла далековато от лагеря, чтобы быть беззаботной, потому рука ровно лежала на знакомой до малейшей царапинки рукояти кинжала. Тут откуда-то рядом донеслись голоса, почти что крики, вдребезги разбившие тишину, и она, конечно же, забыла про осторожность.

Тот кусок лагеря, что был отдан разбойникам — нет, солдатам — Гаскона, был оживлен по-дневному, точно не заметил, как солнце ухнуло за горизонт, уступив мягкой тьме. Присмотревшись внимательнее, Мэва заметила, как из палатки натужно вытаскивают носилки с безжизненно лежащим на них телом, смотрящим неотрывно в небо. На бесконечно долгую секунду ей показалось, что она знает этого человека — знает слишком хорошо, и Мэва бросилась было за носилками, за мрачными солдатами, тащившими их, но вдруг столкнулась с Гасконом лоб в лоб. Совершенно живым, пусть и мертвецки бледным в искажающем все лунном свете.

— Мэва? — растерянно проговорил он, моргнул, точно думал, что это призрак явился сюда. — Не спится? Мне вот тоже Белки в этих деревьях мерещатся, ну невозможно…

— Что здесь происходит? — В голосе сама собой зазвенела сталь; она была так же потеряна и, пожалуй, немного напугана — сама не поняла, чем. Не поняла, почему вид одного мертвого солдата так потряс ее, когда она в битвах видела сотни погибших, а после них — сгорающих в лихорадке, харкающих кровью да лишенных конечностей.

Они были дома, в Ривии, среди края, почти не тронутого войной, а на ее глазах тащили хоронить кого-то, и это заставило сердце ныть. Это напоминало, что война еще не закончена, что впереди множество сложных битв, и это она ведет людей в них. Она возглавляет армию, решившую поспорить с богами, со смертью, с самой судьбой. И не все выиграют в этом споре.