Шрамы на стали (СИ)

Но отхлебнула, стараясь не дышать, кому-то что-то доказывая. Горло обожгло, запершило, в глаза ударили слезы. Гаскон ловко отобрал миску из слабеющих пальцев; Мэва толком и не поняла, куда она делась. Откинулась на подушки, заботливо кем-то устроенные — это Рейнард наверняка расстарался… Убаюканная своими мыслями, она почти уплывала в сон. Спать было нельзя, Мэва точно знала: сон — несколько потерянных часов.

— Мне надо встать и переодеться, — решила она. Говорить вслух было полезно: заставишь тело работать, и оно не предаст тебя, упав в забытье.

— Да ладно тебе, Мэва, все свои… — осклабился насмешливо Гаскон.

— Руку дай и выметайся, — прошипела она сквозь зубы.

Он позволил повиснуть на нем, пока Мэва вставала и тщетно пыталась не упасть обратно — носом в землю. Шаги Гаскона неслышно — ступал он всегда что кошка или эльфский лучник — прошуршали где-то у входа; она подошла к зеркалу, которое кто-то специально, словно подслушав ее мысли, затащил в шатер.

Лицо ее было бледно, похудело, скулы виделись острыми росчерками, точно кто чернилами нарисовал. В глазах, заледеневших почти, можно было рассмотреть отпечатки всего ее похода, каждой битвы, неверного решения. Королева Лирии и Ривии смотрела из зеркала — Мэву мутило от слабости и бессилия, торжество, что заставило ее ликовать на мосту, когда они разгромили Черных, уже ушло.

Одеваться пришлось осторожно и медленно, едва справляясь со шнуровками и завязками деревянными скрипучими пальцами. Половину лица закрывала повязка с красными кляксами. Рука сама потянулась к ней — сорвать, взглянуть на себя уже, но накладывали ее слишком хорошо, качественно. Щеку разгрызала боль.

— Стой смирно, — обжег ухо тихий шепот. Мэва так пристально смотрела на себя, что не заметила за спиной Гаскона — а вот он, отражался в зеркале, стоял чуть позади. На потускневшей глади сверкнул клинок, выскользнувший из ножен; рядом с ухом прошуршало, будто бы бабочка крыльями махнула. — Кошель золота или жизнь, милсдарыня? — потребовал Гаскон, изображая какой-то диковатый разбойничий акцент, что Мэва не могла не расслабиться, едва не рассмеялась. — Бинты надо снять, так легче, — объяснил он, уверенно подрезая что-то в мешанине повязок. — Только не говори, что боишься меня.

— Меня душили не так давно. Станешь тут опасаться, — призналась она, намеренно избегая слова «бояться». Бояться, как загнанный зверь, окруженный врагами, — нет, никогда больше она не станет думать так про своих советников.

— Помню, — согласился Гаскон. — Этим ножом я его и достал под ребра. Люди обманчиво полагают, что оружием можно причинять только боль, Мэва, но забывают, что им можно и защищать.

Бинты мягко стекли с кожи на пол, обнажая лицо, и Мэва совершенно забыла, что собиралась ответить. Коснулась прохлады зеркала, побоявшись трогать алеющую метину на щеке. Смотрела на глубокую царапину, словно выжженную на коже. Она никогда не думала, красива ли; «никогда» — это с тех пор, как умер муж, а то и раньше.

— Новую повязку нужно, а то попадет зараза какая, — напомнил Гаскон терпеливо, будто она не была королевой и не была старше его на сколько-то там лет.

— Да, позови медиков, — задумчиво откликнулась Мэва. Она не могла привыкнуть к своему лицу, знакомому и чужому одновременно; она вспоминала всех воинов, исчерченных шрамами, знала, что на них всегда глазеют — да и она сама глазела, пытаясь вообразить, как можно заработать такое.

Медиков никто, конечно же, звать не стал. Гаскон на удивление ловко накладывал повязки сам, пока она сидела бездвижно на стуле, сверля взглядом зеркало за его спиной. Она видела его в битве, он рубился обычно по старой привычке, неразборчиво и топорно, а тут откуда-то взялись аккуратность и точность движений. Отвел в сторону светлую прядь растрепанных волос, вздохнул. И не отворачивался от шрама, будто и не замечал его вовсе.

— С нашей-то разбойничьей жизнью приходится быть самому себе медиком, — болтал Гаскон за работой. Травяной запах бинтов успокаивал растерзанные нервы. — Тут и перевязывать научишься помаленьку. Будешь как новенькая с таким лекарем! Шрамы украшают… Ах да, там были мужчины. Какая незадача…

Когда на входе в шатер раздался какой-то неразборчивый грохот, Гаскон едва слышно выругался: рука дернулась, оттяпал слишком много бинта. Рейнард, влетевший внутрь, тревожно осматривал Мэву, нервно кусал губы.

— С вами все в порядке, Ваше Величество?

— Гаскон попытался отравить меня, а после угрожал ножом, — спокойно объяснила Мэва. Рейнард не понял шутки, взревел что-то неразборчиво, направляясь к Гаскону, почти что выдирая из ножен меч. Мэва уже была на ногах, успокаивающе положила руку ему на плечо, другой поправляя повязку: — Все хорошо, Рейнард. Я имела в виду «дал лекарства и сменил бинты».